Пробуждённый
Николай Николаевич Долгошеин, пробудившись от грёзы, залез в трехлитровую банку, где умер от смеха.И мир тогда казался ему расположенным над мутной водной гладью…
Поверх мутной глади плыли – воздушные – облака, будто пар, выдыхаемый небесами.
Небеса улыбались Долгошеину: тихо, незримо.
Как же случилось так, что здоровенный Николай Николаевич, мягонький и теплый, юркнул в банку?
Усидеть в себе, спокойно, дожидаясь тихой смерти, Долгошеин никак не мог. Он был толст, но беспокоен.
Тело жутко мешало ему жить. Он ел в обед телятину, ловко цепляя разваренное рыхлое мясо ножом; ел и чувствовал, как тепло извивается в тонких, вздрагивающих от счастья жилах. Жилы были где-то под елейным и мягким жирком. Жевал он осторожно, въедливо, и, с набитым ртом, частенько бежал в белую, с черными прожилками ванную комнату, где старательно мыл губы, лоснившиеся от сального мяса.
Николай Николаевич Долгошеин жил.
Жить было до гадкого приятно и невыносимо; настолько невыносимо, что Николаю Николаевичу порой снилось, словно бы не осталось у него тела, а остался глаз, глядевший в бесконечное сияние. Над глазом сиял горделивый нимб, и порой око Долгошеина скрывалось под пушистыми ресницами…
Николай Николаевич Долгошеин считал себя богом.
Загадочно улыбаясь после пробуждения, он думал: «А ведь как приятно, когда сердце задумчиво топчется в груди».
Однажды с ним случилось ужасное. На заре, когда забрезжили дрожащие апрельские лучи, когда вспыхнули жаром легкие кудри Николая Николаевича – он увидел себя в окне. Долгошеин колыхался на ветру, как воздушный шарик. Улыбался, корчил рожи, был весел: аж за брюхо хватался пухлыми, женскими ручонками.
Тут Николай Николаевич не выдержал, и, задрыгав испуганно ляжками, как кролик, проскочил в стеклянное горлышко банки с самодовольной надписью на круглом боку «Варенье крыжовниковое».
Ужас впился в душу Долгошеина.
Рот расползся по всему телу Николая Николаевича и поглотил его; сердце остановилось. От Долгошеина более ничего не осталось, кроме звонкого хохота.
- А-ха-ха-ха …!!!! – трещал по швам Николай Николаевич.
Огромные, каменные – содрогнулись от хохота петербургские острова, подёрнутые мглой, озаренные солнцем весны. И, замеревши, растаяли: не стало ни Исаакиевского пузатого солнца, ни острых золотистых спиц – Петербург скуксился, а Долгошеин смеялся, и смеха его раскаты – рассыпались на смешки. Так кончилось божественное бытие Николая Николаевича.
Новость отредактировал Таис - 2-12-2014, 09:32
Причина: Стилистика и пунктуация автора сохранены.
Ключевые слова: Сон банка Петербург смерть смех авторская история