Валькина доля
- Ты ешь давай, - проворчала Валентина, небрежно уронив на стол тарелку.Тарелка задымилась, и куски тощего, разваренного мяса как-то обиженно подпрыгнули на белесой глади бульона. Жиринки, самодовольно поблескивая, напоминали сидевшему за столом Петру плевки.
«А уж не харкнула ль она туда и в самом деле? – подумал он, сдвинув седые брови, отчего переносицу его разрезала морщинка. - От этой бабы чего угодно можно ждать».
И, поразмыслив, Петр буркнул:
- Не буду я твою стряпню трескать, сама ее жри, - схватив тарелку, он со всей дури брякнул ее на пол. С тем и ушел с кухни; ввиду своей долговязости Петр, правда, еще успел втемяшиться в дверной косяк белоснежной лысиной.
Вечер был гадок. Валентина плакала, утирая горькие слезы досады с глаз цвета кухонных занавесок.
Она плакала, вытирая пол, плакала, собирая осколки, и порой ей казалось, что она моет паркет не водой, а своими слезами. От этого становилось еще противней, и, остервенев окончательно, Валентина бежала в ванную, где стирала серую тряпку с едким мылом. Белые ее руки покраснели, будто ошпаренные.
Измученная Валентина, охнув, распласталась на кухонном полу.
Было лето: в раскрытое оконце сочились золотистые, мягкие лучи – тёплые, как счастье земного бытия; лучи объяли пухлое тело... Зарумянившись, как каравай в печке, Валентина расплылась в сонной улыбке и провалилась в белое никуда, спокойное и теплое.
Разбудил ее наглый звонок в дверь.
- Кто? – обиженно пискнула Валентина.
- Откройте, милиция! – рявкнули за дверью.
- Открывай, Валька! Стерва, хуже будет! – заверещал кто-то еще.
В прихожую под бряцанье замка ввалился некто в клетчатом пальто, отдаленно напоминавший Валентине Петра. Голова у него была, правда, совсем другая, чужая – ни лысины тебе, ни седины. И глаза какие-то глупые, как у гадящего кота. Следом втиснулись два милиционера: один толстый, походивший на свинью, второй - тощий, как жердь.
- Ну-с, потерпевший… - хихикнул толстый, и брюхо его затряслось.
- Вот скажите… - вздрогнул «потерпевший», - скажите этой за-заразе, чтоб она вернула мне мою голову!
Валентина так и упала на табуретку.
- Что ты несешь, малахольный, какую такую голову?!
- А вон ту самую, из которой ты супчику наварила с утреца! – взвизгнул мужчина, - И не надо тут строить из себя дуру! Тебе что, твоей головы мало, зачем тебе моя? А?! – и обвел нетерпеливым взглядом квартирку.
- Пройдемте на кухню, гражданочка, - столкнул с табуретки Валентину тот, что тощий.
- А вот и кастрюлька, кастрюлька на плите! Супец! Сюда, сильвупле, това-аррищи… Сами сейчас увидите, сами… - оскалился «потерпевший». - Вишь, не успела прибрать-то… Дура дурой, сядешь ты, ох и сядешь, Валька!
И – затанцевал, что-то насвистывая. Валентина уверилась в том, что она – психопатка, и приняла мудрое решение: молчать.
- Ну и где? – застыл у плиты с засаленной крышкой в руках тощий милиционер.
Толстый рассмеялся, обняв отчего-то холодильник, а «потерпевший», подкравшись и боязливо заглянув в посудину с остывшим супом, протянул тоненько:
- Ой… И в самом деле – нету… А где же… где же, товарищи, моя голова тогда…?
И тут «потерпевшего» осенило.
- Сожрала… сожрррала, зар-раза!
Всхлипнув, он засеменил прочь. Валентина боязливо глядела уходящим вслед за клетчатым пальто милиционерам, схватившись за нательный крестик… Услышала затихающие голоса:
- Ну а сейчас у тебя голова чья?
- Игнатича. Она ему все равно не нужна, не пользуется!
- Оно и видно…
Дверь прикрыли сами; кухонька снова наполнилась шелестом дворовых тополей, солнышко опять беззаботно запрыгало по пузатому чайнику, зарумянило пирожки на столе, заглянуло в суп…
И вновь – звонок. Валентина с места не сдвинулась, лишь ошалело уставилась на дверь; та раскрылась со скрипом, вкатился милиционер-толстяк. Крякнув, кивнул на тарелку с пирожками.
- Я возьму, ага?
Валентина кивнула аж два раза.
Толстяк стал набивать карманы.
- А я – Колобок, - сказал он, - Тот самый, что от бабки с дедом ушел. Заели меня – сил моих нет. Скитаюсь вот по России-матушке уж сколько веков, то в цари подамся, то в милиционеры, то в уборщицы… Была б охота помирать. А взятки я харчами беру. За такое дело с головой, от вас, гражданочка, еще, по меньшей мере, надо б холодца какого… - открыв холодильник, «Колобок» огорчился, и, взяв сосисок, убежал.
Остаток дня Валентина провела, словно будучи в больном сне. Нелепо обнималась со шваброй, и отчего-то вспоминала, как «Колобок» обнял со смеху холодильник, когда никакой головы в кастрюле не оказалось. Ночью спать не получилось: только глаза закроет - чудится Валентине, что кто-то в окно лезет. Злосчастный суп сразу же в уборную вылила, а в окно один черт ухают и стучат.
Под утро сорвалась в крик, и бегом к Танюхе-дворничихе.
- Танька, Петр пропал, - в слезах заголосила Валентина, кинувшись обнимать коренастую Танюху. Та засмеялась на весь двор, и, лихо подбросив метлой комья грязи, покачала головой – мол, вернется, куда денется. Буркнула еще, правда, что-то о том, что милиция к ней наведывалась.
- Одни? – вытаращила круглые глаза Валентина.
- Одни, - кивнула Танюха. Тощенькая метла ее исчезла за углом, чуть слышно шелестя.
«Про голову смолчу… Еще за больную примет», - рассудила Валентина, и, купив в магазине на первом этаже муки и стирального порошка, вернулась в серый дворик с тополями и тихими окошками. На треснувших ступеньках парадной сидела, о чем-то задумавшись и пуская дым, Танюха.
- Тебе телеграмма, - странно посмотрела она на вернувшуюся с авоськой Валентину, и, озираясь, добавила шепотом, - от муженька твоего.
- И смотреть не хочу, Тань.
- Да ты послушай. До белой горячки допился, каков, а? – развернув листок, Танюха зачитала, - Валя, зпт, мне и на том свете без головы нельзя, тчк. Верни голову, сволочь, тчк.
Выронив бумажку, Танюха прыснула и рассмеялась так, что все воробьи враз перепугались и полетели прочь. Валентина, понурив голову, исчезла в парадной; смех во дворе– отчаянный, надрывный – бил ее по отяжелевшему лбу.
Три дня никто не видел Валентины. Когда, наконец, обеспокоенная дворничиха не дозвонилась в квартиру, кто-то из умельцев среди соседей вскрыл дверь. На холодном кухонном полу лежал обезглавленный труп... Солнечные лучи лились в открытое окно, поглаживая окоченевшее пухлое тело.
Схватив с тарелки последний пирожок, старик из верхней квартиры склонился над трупом, и, роняя крошки, пискнул:
- Вот она, Валькина доля…
Новость отредактировал Mordecai - 16-10-2014, 01:37
Ключевые слова: Муж жена кастрюля голова исчезновение милиция телеграмма авторская история