Попутчик
— А позвольте спросить, милостивый государь: вы не статский советник?Я взглянул в темный угол вагона, откуда раздался этот неожиданный вопрос, и узрел небольшого человечка, одетого в серое пальто. По близорукости и за темнотою в вагоне, я не мог рассмотреть лицо серого господина, плотно укутанное в кашне.
— Нет, я не статский советник. А что?
— Так. Едем мы с вами — наружность ваша показалась мне симпатичною — захотелось завязать разговор: вот я и спросил.
— Почему же именно о чине?
— Потому что… да вы, действительно, не статский советник?
— Помилуйте! Куда мне — закоснелый титуляшка!
— Ну, очень рад, так как, видите ли: я, как человек искренний, не желаю никаких сближений со статскими советниками.
— За что вы их невзлюбили?
— За то, почтеннейший, что я сам статский советник — и вот уже шестнадцать лет, как мои интересы столь радикально разошлись с интересами моих собратьев по сему чину, что, кроме взаимных огорчений, мы друг другу ничего причинить не можем. Но оставим этот вопрос. Куда изволите ехать?
— В Рымск.
— А! Это далеко?
— 240 верст от Москвы.
— Гм… жаль, очень жаль…
— Что вы сказали?
— Нет-с, ничего, это я так…
Мы помолчали. Странный собеседник мой беспокойно ерзал на месте, словно хотел сказать что-то и не решался.
— Молодой человек, а, молодой человек! — начал он наконец.
— Что прикажете?
— Повторяю вам: лицо ваше внушило мне с первого взгляда непреодолимую симпатию, и… коль скоро вы не статский советник, я хотел бы оказать вам услугу.
— Очень благодарен.
— Я дам вам чудесный совет, который продлит дни вашей жизни, сохранит вам здоровье, спасет вас от опасности…
— Какой же это совет? Не напиваться допьяна?
— Нет: слезть с поезда на последней станции пeред двести семнадцатой верстой…
— Вот тебе раз! Чего ради?! Слезать на совсем неподходящей станции!
— Неподходящей — может быть — зато безопасной.
— От чего?
— От крушения, которому неминуемо подвергнется наш поезд на двести семнадцатой версте.
— Что-о-о!?
Господин в сером совершенно серьезно повторил свои слова.
— Вы, конечно, шутите? — сказал я.
— Ничуть. Я, знаете ли, не любил шуток и когда был в ж… я хочу сказать: когда находился на службе, а в настоящем моем грустном положении совсем уже не до шуток. Крушение будет, непременно.
— Откуда вы знаете?
— На этот вопрос позвольте промолчать.
Странные заявления моего собеседника сбили меня с панталыкy: я недоумевал, кто разговаривает со мной — мистификатор, сумасшедший или, чего доброго, в самом деле какой-нибудь злоумышленник, подготовивший катастрофу и, по странному капризу, задумавший исключить меня из числа своих жертв?
— Что же? — прервал он молчание. — Слезете?
— Прежде, чем ответить, позвольте спросить: сами вы далеко ли едете?
— Я? Аккурат до двести семнадцатой версты.
— Значит, вы не боитесь крушения?
— Я ничего не боюсь.
— Вот как! После этого вы просто железный человек.
— Увы! Нет… Когда я был в ж… когда я находился на службе, я был трусом из трусов, но теперь от всех земных перемен мне ни тепло, ни холодно: я ведь, с позволения вашего сказать, покойник.
— Брр… кккка-а-аккк?!
— Покойник-с, мертвец, если вам больше нравится, вообще нежить… Не извольте стучать зубами: от этого, кроме порчи эмали, ничего не получается, — а лучше выслушайте!
Шестнадцать лет тому назад, в этот самый день, я ехал по казенной надобности из города Сивоплюя в город Проходимск. Близ станции Ухорезовки я вышел из вагона на тормоз покурить… Стою себе, чиркаю спичкой о стенку вагона… Как вдруг — свисток, другой, третий — и, прежде, чем я успел сообразить, в чем дело, передний вагон стремительно попятился ко мне всей своей махиной, чугунная балюстрада тормоза перерезала мое тело аккуратно на две половинки, каждое полменя было сплюснуто буферами в лепешку, далеко не отличавшуюся красотой форм, и, в заключение, обе лепешки обратились под ударами колес в тесто… что я говорю: в тесто! — в муку, сударь, мельчайшую муку! Несмотря на быстроту действий, все это было обработано необыкновенно чисто, и когда я почувствовал себя духом, то не мог отрыть среди обломков двух столкнувшихся поездов ни кусочка моего бренного тела. От меня, как говорится, только мокренько осталось. Пейзаж? А?
— Очень… дддолжно быть… непр… противно! — пролепетал я.
— И неприятно и неопрятно. Вы совершенно правы, милостивый государь!
Несколько дней я блуждал в качестве духа над земной поверхностью, но вскоре унаследованный от земного бытия инстинкт подсказал мне, что надо же и духу быть где-нибудь прописанным. Я скромен, милостивый государь, сознаю, что натворил при жизни много вольных и невольных прегрешений, да если бы и ни одного не сотворил, то всякую поездку по железной дороге на том свете рассматривают, как попытку к самоубийству, а за это не хвалят, и очень даже не хвалят! Поэтому я решил пристроиться прямо в ад. Но представьте себе ужас моего положения, когда на воротах ада я прочитал следующую публикацию:
Сим извещаются г-да покойники всех национальностей, возрастов и полов, что ввиду распространившегося между ними за последнее время самозванства, отныне будут приниматься как в рай, так и в ад, только души, могущие документально доказать свою личность, или, по крайней мере, представить голову и две трети своего тела для проверки примет по реестру.
Душам, не удовлетворяющим означенным условиям, предоставляется витать до скончания мира, без цели и приюта, в пустыне мира, со всеми такового бродяжничества последствиями.
Примечание. Отговорки утратою тела не принимаются, в силу того соображения, что таковой утраты быть не может, ибо тело, как материя, не исчезает из мира, но лишь принимает иные формы.
Я только что сам был свидетелем, как моя материя из довольно приличного статского советника превратилась сперва в две лепешки, а потом в порошок, и не мог не согласиться с основательностью резона; но мне-то от того легче не стало! Поди-ка, собирай этот порошок, муку, пудру, когда и место, где она просыпалась, заровнено лопатами, засыпано песочком, заложено новыми шпалами, щебнем! Целый год я мыкался, не знал, как быть? Наконец набрел на счастливую идею: черти требуют для удостоверения личности только две трети тела. Что, если я, занимая у разных покойников части тела из остающейся в их распоряжении трети, составлю себе новый показной корпус и представлю его на адское рассмотрение? Сказано, сделано. Представил заявление куда надо. Ответили: практиковалось уже не раз и с успехом.
Однако поставили условиями: 1) производить займы исключительно у лиц одного со мной чина; 2) у погибших приблизительно при тех же условиях, как я сам.
С того времени я рыскаю по железным дорогам, выжидая катастрофы. Где крушение — там и я, и, едва какой-нибудь статский советник слетит под колеса, я — к нему и смиренно предлагаю:
— Не уступите ли, почтеннейший, несчастному собрату вашего желудочка? Вам он все равно не нужен — покойники не кушают — а я бы вам хороший процент дал.
— И дают?
— Какое! До того редко, что я озлобился, и теперь мои займы, между нами будь сказано, почти всегда насильственные. Пока дух после катастрофы стоит, ополоумевши, над телом — бросишься, как коршун, урвешь, сколько надо, и поминай, как звали! Вот — левая рука у меня от одного субъекта с Николаевской дороги, обе ноги я подхватил, по случаю, на Кукуевке, живот приобрел у какого-то штутс-рата за границей. Этаким манером собрал себе не только две трети, но даже целое тело. Не хватает теперь лишь главного органа… как вы уже вероятно заметили — головы!
Попутчик мой снял шляпу, и тут я с ужасом увидел, что головы у него точно не было, а шляпа Бог весть какими судьбами держалась над пустым пространством, замаскированным толстым шерстяным кашне.
— Да-с, головы. Ну, в этом разе придется действовать прямо нахрапом. Голова вещь важная, ее ни за какие проценты не займешь — разве уж на дурака из дураков нарвешься… А, знаете ли? С нами в поезде, в следующем вагоне, едет один статский… ах, сколь хороша голова! Сытая, с плешкой этакой, лицо крупичатое, бакенбарды русые… Вот бы! Ах!
Голос попутчика даже замер от восторга…
— Сударь! Билет ваш пожалуйте! — раздался над моим ухом голос кондуктора.
Я проснулся… Ах, слава Богу, все это было только сон!
На дворе был ясный день. Поезд с шумом и грохотом проходил двухсотую версту. Я вышел на тормоз и увидел перед собой господина с необыкновенно важной физиономией: бакенбарды, холеные щеки, все — точь-в-точь, как описывало мне привидение. Можно было присягу принять, что господин этот — статский советник накануне генеральства… Признаюсь, при виде его мое сердце сжалось недобрым предчувствием.
«210… 211… 212… 213… 214… Батюшки!.. 215…»
Статский советник все стоял насупротив меня и курил.
«И тот ведь тоже покурить вышел! — подумал я. — 216… А вдруг в самом деле будет крушение?! Будет… не будет… будет… не будет… Ой, будет! Ей-Богу, будет!!! Вот оно!!!»
И, при первом тревожном свистке, я, поручив свою душу небесам, спрыгнул с поезда и полетел вверх тормашками под насыпь.
— Говорил я вам! — донеслось до меня издали.
С трудом поднявшись на ноги, я увидел в суете людей, толкавшихся у соскочившего с рельсов поезда, серую фигуру, как будто знакомую мне… В руках у фигуры было что-то шарообразное…
Со мной сделался обморок.
Автор - Александр Амфитеатров.
Источник.
Новость отредактировал Летяга - 20-10-2018, 20:32
Причина: Авторская стилистика сохранена
Ключевые слова: Статский советник поезд 217 верста крушение покойник мертвец сон насыпь обморок избранное