Не ложися на краю
Первый раз в своей небольшой, всего лишь шестилетней жизни, Пашка Кольцов справлял Новый год вне дома. Пока еще, в силу младости лет, он слабо понимал, для чего нужно, оставив родные стены, ехать через весь город на такси к друзьям родителей. Не то чтобы Пашка имел что-то против семьи Жулиных – дядя Коля, например, всегда обращался к нему, как к взрослому, и руку жал тоже по-взрослому крепко, с уважением, а тетя Рита очень вкусно готовила - не так вкусно, как мама, но вкусно. Однако покидать ради этого квартиру перед самым долгожданным праздником? Оставить любимые игрушки, приставку и огромный аквариум с папиными рыбками?Тем не менее, Пашка не капризничал. Понимал – негоже. Взрослый уже, через год в первый класс пойдет! К тому же, какая-никакая, а компания обещалась – сын Жулиных, Володька. Был Володька старше Пашки на целых два года, что делало его недосягаемость просто заоблачной. Пашке он совершенно не нравился – толстый, капризный, наглый. Но зато Вовка обладал просто чумовой коллекцией трансформеров, и, находясь в хорошем настроении, охотно брал в игру своего гостя. Ну и ко всему прочему родители обещали посидеть в гостях всего часок-другой, а по возвращении домой обеспечить Пашке полный и безоговорочный доступ к видеоиграм.
Сказать, что Пашка расстроился, когда узнал, что домой они сегодня не успевают, значит не сказать ничего. Ну никак не успевают! Автобусы уже не ходят, а на робкое предложение вызвать такси папа туманно пробормотал что-то о небезопасности ночных поездок. Апогеем несправедливости стало то, что через пару часов детей начали укладывать спать.
- Я Володькину пижамку достану, - захлопотала тетя Рита.
- Не надо, - сказала Пашкина мама, - я все взяла.
Вот тут-то Пашка поразился коварству родителей. Значит, они собирались вернуться домой через пару часов, но при этом захватили его пижаму? В голове не укладывалось! Мало того – зубную щетку – и ту взяли! Спать, естественно, пришлось на одной кровати с Вовкой. Места, правда, хватало, но все равно, перспектива эта Пашку радовала слабо. Вовка поначалу попытался закатить истерику, но дядя Коля показал ему здоровенный, покрытый короткими рыжими волосами кулак, и Вовка испуганно втянул надутые было щеки. Отца он боялся и перечить ему не смел.
Новый год пошел насмарку. Вместо обещанной ночи за приставкой предстояло спать в одной кровати с вредным Вовкой. Пашка твердо решил пережить это кошмарное время как можно быстрее и менее болезненно. Послушно натянул пижаму, пожелал спокойной ночи родителям и Жулиным, забрался под одеяло – ему выдали свое одеяло, и хоть это радовало по-настоящему. Вопреки сомнениям и терзаниям по поводу родительского вероломного поступка, сон пришел почти сразу, стоило только лечь и прикрыть глаза.
- Это хорошо, что ты с краю, - засыпая, пробормотал Вовка.
- Почему? – спросил Пашка, не разлепляя глаз. Он повернулся к Вовке спиной и, просунув руку под подушку, уткнулся лицом в свежую, пахнущую порошком и отбеливателем наволочку.
- Когда оно из-под кровати полезет, сначала тебя схватит, - Вовка громко и протяжно зевнул. – А я закричу, и меня мамка с папкой спасут.
После этого он отвернулся к стене лицом и, бросив за спину глухое «спокночь», тихонько засопел.
- Спокночь, - эхом отозвался Пашка.
Однако заснуть так и не смог. Сон как рукой сняло. Что-то неладное начало твориться со зрением. Комната невероятным образом раздвинулась – теперь от кровати до двери было метров пятьдесят, не меньше. Где-то там, вдалеке, угадывался изящный, тонконогий письменный стол, на котором стоял приглушенный до минимума ночник. Свет его слегка разгонял темноту, мягко выделяя из нее фигурки стоящих на столе трансформеров во главе с Оптимусом Праймом, Вовкиным любимцем. Только сейчас казалось, что не игрушки это вовсе, а коварные маленькие гремлины. Пряча лица во тьме, они ехидно ухмылялись и, потирая сухонькие чешуйчатые ручонки, шептались писклявыми голосами. Они ждали, пока мальчик заснет, чтобы тихонько подобраться к нему и перегрызть горло своими острыми, как шило, крысиными зубами.
Вздрогнув, Пашка машинально натянул одеяло до самого подбородка. Надо было отвлечься, перестать думать о всякой чертовщине. Напрягая глаза, мальчик принялся напряженно всматриваться в небольшое пятно тусклого света, что разливалось вокруг настольной лампы, выхватывающей из темноты детали забитого разным хламом органайзера, стопку учебников и рамку для фото. Самого снимка видно не было. Впрочем, Пашка не очень-то хотел его видеть. В нынешнем состоянии, когда вот-вот из-под кровати появится нечто, чтобы схватить и уволочь его в подкроватную темень (возможно, по пути пожирая еще живого, трепыхающегося), мальчику казалось, что с фотографии на него посмотрит вовсе не Вовкина бабушка, а мерзкая старая карга с ожерельем из человеческих ушей на тощей сморщенной шее.
От таких фантазий Пашке стало совсем неуютно, и он опасливо перевел взгляд на окно. Оно находилось еще дальше, чем стол, чуть ли не на другом краю мира. Шторы были открыты, поэтому немного света с улицы проникало и на шестой этаж. Горели фонари и многочисленные гирлянды, отбрасывая зарево в окна близстоящих домов. То и дело по потолку, словно летающая тарелка, проплывал отраженный свет фар опоздавших к новогоднему столу автомобилистов. Света было немного, однако его вполне хватало, чтобы увидеть, как сидящий в кресле у окна огромный плюшевый медведь заинтересовано подался вперед, с интересом кося на Пашку блестящим пластмассовым глазом. Хищным. Голодным.
Медведь не шевелился, но Пашка твердо знал – стоит закрыть глаза и в следующий раз, когда он их откроет, медведь будет немного ближе. И так до тех пор, пока в какой-то момент на тебя не навалится тяжелое, мохнатое, пахнущее немытой шерстью и лесом. И это будет последнее, что ты почувствуешь. Именно почувствуешь, не увидишь. Потому что это вгрызется своими огромными зубами прямо тебе в лицо.
Всхлипнув, Пашка с головой нырнул под одеяло. Мучительно хотелось разбудить бесчувственного Вовку но, едва представив, с каким снисхождением посмотрит на него этот маленький вредный толстяк – трус, детских страшилок испугался, ха! – Пашка тут же передумал. Уж лучше вот так трястись под одеялом, чем выслушивать насмешки глупого Вовки.
Ночь растянулась немыслимо. Черная, как застывший гудрон, и такая же тягучая, она обволакивала сознание, предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год грозил перерасти в постоянное ожидание этого, которое затаилось под кроватью и только и ждет, когда жертва расслабится. И вот тогда…
***
Проснулся Пашка оттого, что почувствовал – в комнате он не один. Нет, конечно, был еще Вовка, мирно сопящий в две дырки. Он попытался привычно-вальяжно раскинуться на полуторной койке, но уперся в своего нечаянного соседа, да так и замер вполоборота в странной неудобной позе. Пашка даже с закрытыми глазами ощущал присутствие - тепло его мягкого бока, тихое дыхание, прерываемое изредка не менее тихим причмокиванием. Но спинным мозгом, обострившимся восприятием, он знал, что рядом стоит кто-то еще. Совсем близко. Склонившись, с интересом разглядывает маленького мальчика. И самое ужасное — ночного гостя совершенно не интересует развалившийся на кровати Вовка.
Вне всяких сомнений, это оно! Именно поэтому липкий взгляд ни разу не переполз на Вовку. Оно знало, что успеет схватить только того, кто с краю. Его – Пашку.
Миллион мыслей пролетел в перепуганном мозгу, - спрятаться под одеяло, затаиться? Притвориться мертвым? Не поможет! Пашка прекрасно понимал, что ни одеяло, ни даже самая прочная броня не спасут от когтей этого. И да, оно утащит Пашку, будь он хоть трижды мертвым. Еще бы! Оно наверняка любит «лежалое» мясо! Пашка дернул пересохшим горлом, пытаясь проглотить отсутствующую слюну. Понял, что родителей он не дозовется – все, что сейчас могло сорваться с пересохших губ, оказалось бы не громче комариного писка. Тварь услышит, родители — нет. А может, пронесет? Может, оно сегодня не голодное? Постоит да уйдет? Но Пашка понимал, что оно всегда голодно. И именно потому так ужасно. В подтверждение его мыслей колыхнулся воздух – это ночной гость склонился ниже. Пашка застыл, не в силах пошевелиться, парализованный, беззащитный. Вот что-то приподняло подушку и, шевельнувшись, словно устраиваясь поудобнее, мягко поползло вперед. Это оно просовывало свою когтистую лапу, чтобы удобней схватить лежащего с краю мальчика. Невидимая лапа застыла как раз под Пашкиным лицом. Секунду назад она ползла и вот остановилась. Пашка осознал – сейчас! Сейчас оно сдернет его с кровати! Действовать нужно сию минуту!
И тогда он, собрав всю оставшуюся смелость, что было сил ударил по страшной руке. Одновременно Пашка открыл глаза и, уставившись на склонившийся над ним черный силуэт, попытался закричать. Как он и предполагал, хватило его только на полузадушенные, перепуганные всхлипы.
Тварь отдернула лапу, воскликнув что-то удивленно, затем склонилась над мальчиком и, легко переборов вялое сопротивление, подхватила и подняла его к своей скрытой во тьме морде.
Пашка затрепыхался в сильных, на удивление мягких ладонях. Понял, что не вырваться, повис обреченно. Сил осталось только на то, чтобы умолять еле слышно, обращаясь к ночному кошмару почему-то на «вы»:
- Вовку возьмите, он толстый! Не ешьте меня! Вовку!
- Паша? Павлуша, что с тобой?
- Вовка толстый, Вовку берите! Не ешьте!
- Пашенька?!
Яркий свет нестерпимо резанул по глазам, и Пашка разревелся. Разревелся, потому что понял: свет включил отец, а он, Пашка, в полной безопасности на руках у мамы. Щурясь от слез и яркого света, он попытался улыбнуться, но лишь разревелся еще сильнее. Через всхлипы слышал урывками:
- Что случилось?
Голос отца. Обеспокоен, но виду не подает.
- Панька перепугался. Место незнакомое, не сообразил, что это я.
Голос мамы. Прямо над ухом, мягкий, тихий.
- Случилось чего?
А это уже дядя Коля Жулин. Заспанный, немного взволнованный.
- Все в порядке, Коля. - Кольцов старший щелкнул выключателем, погасив свет. – Пошли, Галинка сама справится.
Перед тем, как осторожно притворить дверь, отец сделал ночник поярче. Но Пашке это уже было не нужно. Рядом была мама, надежная, добрая. И папка тоже, пусть за стеной, но рядом. Пашка вцепился в мать руками и ногами, обнял ее крепко и спрятал лицо на плече, среди рассыпавшихся густых волос, пахнущих абрикосом и муссом для укладки. Он был готов провисеть так целую вечность, но мать, вздохнув тяжело, нащупала край кровати и, стараясь не разбудить так и не проснувшегося Вовку, присела.
- Ну, слезай, чертенок! Большой уже, спину мамке сломаешь.
Пашка послушно слез, бесцеремонно подвинул Вовку и втиснулся между ним и горячим маминым бедром. Мать неторопливо гладила сына по волосам, и Пашка начинал потихоньку понимать, что вел себя ну совершенно не как взрослый. Глупо вел. Как девчонка. Усилием воли подавив рвущиеся наружу всхлипы, он начал дышать ровнее. Заметив, что ребенок успокоился, мама тихонько спросила:
- Что-то плохое приснилось?
Пашка на секунду задумался. Как объяснить, что и не приснилось вовсе? Что на самом деле все было – и гремлины-трансформеры, и ведьма с чудовищными украшениями, и медведь, и… На секунду Пашка утратил контроль над телом и задрожал. Мать почувствовала сразу, крепко прижала к себе.
- Что-то страшное?
Чтобы избежать дальнейших расспросов Пашка кивнул. Да и как объяснить маме – взрослой, ничего не боящейся, что его только что чуть не утащили под кровать? Пашка и сам понимал, насколько глупо это звучит. Хорошо хоть Вовка не проснулся. Не придется терпеть его дурацкие шутки.
- Павлушка, все в порядке. Я рядом, папа рядом. Все хорошо, ничего не бойся.
Мама еще что-то шептала, умиротворяющее, нежное, ласковое. Что Павлушка глупыш, что никого страшного здесь нет. Но он и сам все понимал. Конечно, глупыш – надо было не спать, а готовиться. Конечно, здесь нет никого страшного… Сейчас нет. Потому что время кормежки уже прошло. Это Пашка чувствовал особенно остро. Этой ночью чудовище больше не придет. Похоже, сегодня не повезло какому-то другому ребенку из какой-то другой кровати. Ведь оно одновременно находится под миллионом детских кроваток во всем мире. Под миллионами миллионов кроваток, коек, диванов. Осознав такой масштаб, Пашка едва не задрожал вновь. Еле сдержался, боясь расстроить маму. Так и лежал – с закрытыми глазами, не шевелясь, дыша ровно и тихо, пока мама не решила, что он заснул. Медленно поднявшись с кровати, она склонилась над сыном и поцеловала в лоб. Пашка слышал, как на цыпочках, боясь разбудить детей, она идет к двери, как поворачивает ручку. Сквозь сомкнутые веки проникал свет ночника, мама не стала его приглушать. Пашка поерзал, устраиваясь поудобнее. Запустил правую руку под подушку и едва не закричал, наткнувшись на что-то твердое и холодное. Пашка закусил губу, боязливо ощупывая находку. Воображение рисовало различные ужасы – дохлая крыса, оторванная конечность – адский подарок, который оставило оно.
Постепенно пальцы «увидели» самую обычную коробку. Пашка опасливо потянул находку наружу. В свете ночника он удивленно разглядывал нарисованного на коробке Оптимуса Прайма, застывшего в боевой стойке. Новогодний подарок от родителей. Через тонкий пластик окошечка смотрел объемный дубликат рисунка – суровый и непоколебимый, он казался мертвецом, замурованным в полупрозрачном саркофаге. Пашка испуганно затолкал его обратно под подушку. Хватит с него на сегодня кошмаров. Хватит.
С этим «хватит» он и заснул. На какую-то секунду, находясь на самом краю бездны сна, готовый вот-вот в нее сорваться, он почувствовал, как нечто ворочается под кроватью, сопя и переваливаясь с боку на бок. Но спасительное забвение уже распахнуло свои мягкие объятия, и Пашка с радостной улыбкой шагнул навстречу сновидениям. Больше никаких кошмаров ему в эту ночь не снилось.
***
Кошмары вернулись следующим вечером, когда, уже будучи дома, Пашка вспомнил свои вчерашние умозаключения.
…под миллионами миллионов кроваток, коек, дивано…
Если, уходя от Жулиных, Пашка специально проверил всю одежду и обувь, боясь, что это последует за ним домой, то сейчас он с ужасом понимал – этому нет нужды следовать за Пашкой. Потому что оно уже здесь.
Прошлой ночью у Жулиных Пашка совершенно не выспался. Он собирался отоспаться днем, когда это тоже спит, чтобы чудовище не смогло сцапать его во сне. Но дома все страхи заслонила новая видеоигра, подаренная родителями. Пашка до позднего вечера бегал по мрачным подземельям, лихо расстреливая монстров из всех видов оружия. Он начисто забыл, что ночь близко, и что вместе с ней придет отнюдь не виртуальное чудовище. Последние пару часов видеоигры не приносили мальчику никакого удовольствия. Пашка регулярно «погибал» на простейших участках из-за того, что не мог сосредоточиться. Мысли были заняты предстоящей ночью. Долгой, бесконечной ночью. И приставка была самым легким способом дожить до утра.
- Ну еще немножкоооо! Ну, маааамочкаааа! – это было так несвойственно сдержанному и серьезному Павлушке, что мама поначалу уступила, разрешив посидеть до двенадцати. Однако когда Пашка снова попытался продлить время, вмешался отец. Спорить с Кольцовым-старшим было бесполезно, это Пашка усвоил давно. Он страдальчески поглядел на мать, но та лишь молча взяла его за руку и повела в «детскую».
- Ну что с тобой, горе мое луковое? – мама смотрела на него, как всегда тепло, но с легкой укоризной. Внутренне Пашка сгорал от стыда, но ничего не мог с собой поделать. Страх перед тварью из-под кровати оказался сильнее нежелания расстраивать маму. Пашка раздевался неохотно. Так же демонстративно-неохотно влез под одеяло.
- Засыпай… - мама погасила свет и уже почти прикрыла за собой дверь, когда Пашке пришла в голову идея.
- Ма?! – позвал он. - Посиди со мной? Пока я не засну…
Мать уже открыла было рот, но что-то мелькнуло в ее глазах – видимо, вспомнила вчерашний кошмар сына – и она молча вошла обратно в «детскую», плотно прикрыв за собой дверь.
Темнота навалилась со всех сторон, заставив Пашку испуганно сжаться. Лишь почувствовав, как мама невесомой тенью присаживается рядом, он успокоился. Постепенно он начинал различать ее силуэт в тусклом свете звезд, просачивающемся через прозрачный тюль. Пашка потянулся. В присутствии мамы хорошо и спокойно. Безопасно. Пока она здесь, ничего не случится.
Пока она здесь. Эта предательская мысль, едва возникнув, тут же поколебала Пашкину уверенность. А что будет, когда мама уйдет? Да и вообще, может быть, оно вовсе не боится мамы?
В ту же секунду он услышал едва уловимый шорох. Это оно шевелилось под кроватью, шелестя стертыми чешуйками, шурша свалявшейся жесткой шерстью. И все вернулось: страх перед сном, перед темнотой, перед неизвестным, затаившимся в ней. Кошмары окружили Пашку, словно стая голодных ворон беззащитного щенка. Они били его по лицу черными крыльями, царапали кривыми желтыми когтями, норовили выклевать глаза. А Пашке оставалось только сжаться комочком, надеясь, что пронесет, что забудут о нем страхи-вороны. Он подтянул колени к подбородку, обхватил их руками, застыв в позе эмбриона. Перемена в поведении сына не ускользнула от матери. Нащупав в темноте его лоб, она легонько провела по нему пальцами.
- Павлушка, ты не заболел?
Пашка помотал головой. Он боялся лишний раз раскрывать рот. Быть может, если тварь не услышит его голоса, она уползет сегодня под другую кровать? И будто перехватив его мысли, оно вновь шевельнулось, устраиваясь поудобнее. На этот раз значительно громче.
- Лоб не горячий… - мама все еще пыталась найти причину его кошмарного ночного пробуждения. – Ты спи, Павлушка, засыпай…
И тут Пашку озарило: а почему мама не обращает внимания на странные звуки, идущие из-под кровати? Ведь так явственно, так безбоязненно шебуршала тварь, что не услышать просто невозможно! Стоп... а мама ли это? Может, мама и не входила вовсе, а пошла спать?
- Баю, баюшки, баю, - мамин голос, обычно такой тихий и мягкий, сейчас отдавался в голове испуганного Пашки глухим тягучим стоном. Давил на уставший от бессонницы мозг, разрушая его, перемалывая в труху, в пыль. Мама уже давно не пела ему на ночь и сказки давно не читала. Пашка для этого считался слишком взрослым. Так почему же сейчас? Во всем этом было что-то неправильное…
- Не ложися на краю, - Пашка чувствовал, что задыхается. Колыбельная не приносила успокоения, а лишь сильнее подпитывала разгулявшееся воображение. И тогда Пашка понял, что такого неправильного было в песне. Она была мертвой. И та, что сидела рядом – тоже была мертвой. Мертвые слова-птицы слетали с распухшего мертвого языка, с противным скрежетом царапая своими черными перьями натянутые нервы мальчика.
- Придет серенький волчок, - седая ведьма пела ребенку свою страшную песню, раскачиваясь из стороны в сторону в такт диким, ужасным словам. Блестела в неярком свете уличного фонаря бледная алебастровая кожа, еще чернее стали тени под глазами. Да и были ли там глаза? Пашка зажмурился, боясь случайно посмотреть и увидеть пустоту на месте васильковых маминых глаз. Он вжался спиной в стенку, спасительную, твердую, словно всем своим телом говоря мертвой ведьме – я не на краю, тебе меня не достать!
- И ухватит за бочок!
Узкие пальцы, увенчанные длиннющими острыми когтями, вонзились ему прямо в бок.
Пашка заорал. Желание жить помогло маленьким детским легким породить настоящий вопль ужаса. Забиваясь в угол, больно вжимаясь в спинку кровати, чувствуя холод бетонной стены даже под теплым ковром, Пашка кричал как резаный. Не в надежде, что его спасут - нет, он уже ни на что не надеялся. Просто не кричать он не мог. Вся затопившая его сознание жуть выплеснулась вместе с обреченным криком, пролилась на пол и тут же впиталась в густой ворс ковролина, оставив Пашку, лихорадочно царапающего деревянную спинку кровати, прячущего лицо от перепуганной матери, от отца, прибежавшего на крик, совершенно опустошенным и раздавленным.
Снова ничего не было.
Осознав это, Пашка почувствовал, как краска стыда, наползая на шею, движется все выше и выше, к лицу.
В этот момент ему больше всего в мире хотелось оказаться как можно дальше от родителей. Пусть даже один на один с тварью из-под кровати, только бы не видеть этой укоризны в любящих глазах.
Пашке было невыносимо стыдно.
***
- Значит так, Павел Сергеевич, - отец всегда называл его по имени-отчеству, когда разговор был серьезным настолько, что дальше некуда. Кольцов-старший демонстративно сел на пол, похлопав рукой рядом с собой. - Давай-ка, иди сюда.
Пашка, натянув одеяло до подбородка, отрицательно замотал головой. Отец удивленно смотрел на него из-под нахмуренных бровей.
- Павел Сергеевич, мне надо дважды повторить?
Собрав остатки мужества, Пашка вылез из-под одеяла. С опаской спрыгнул с кровати. Слишком высоко, неуклюже, стараясь оказаться подальше от края койки. Смутился, поняв, что отец заметил. Однако Кольцов-старший ничего не сказал, только снова требовательно похлопал ладонью по полу. Обреченно вздохнув, Пашка присел рядом с отцом.
Глаза все еще были мокрыми и красными, и, честно говоря, Пашка бы с радостью выплакал остатки страха, но присутствие папы останавливало. Реветь в его присутствии было как-то неправильно. Папа никогда не плакал. Злился - бывало, ругался – редко, но плакать – никогда. А Пашка очень хотел походить на отца, когда вырастет. Чтобы когда-нибудь, когда родители надумают завести ему брата, стать для него самым лучшим примером. И потому Пашка сдерживал рвущиеся наружу слезы.
Отец тем временем ловко лег на живот и заглянул под кровать. Поколебавшись, Пашка улегся рядом. В отличие от матери, отец подошел к делу со своей обычной прагматичностью. Он сходил в кладовку и принес старый, еще дедушкин фонарик – громоздкий и неудобный. Кольцов-старший вдавил резиновую кнопочку в корпус и направил вырвавшийся луч под кровать. При включенном верхнем свете там и так было не то чтобы слишком мрачно, а луч фонаря не оставил темноте ни единого шанса. Он сновал из угла в угол, выхватывая скатанные комки пыли, одинокий носок, старый резиновый мячик, забытого солдатика-пехотинца. И все.
Пашка заворожено следил за желтым кругом, который бегал по стене и полу. Круг этот ясно давал понять – нет здесь никаких монстров. И вообще нет ничего живого. Даже тараканов. Впрочем, тараканов у Кольцовых в квартире отродясь не водилось.
Посветив для успокоения под кровать еще с полминуты, отец выключил фонарь. Вновь уселся на полу, подогнув одну ногу под себя.
- Видишь? – когда отец объяснял, он всегда задавал вопросы утвердительно. Видишь? Слышишь? Понимаешь? – все это означало одно – отец был уверен, что сын видит, слышит и понимает. Потому что иначе и быть не могло. Кольцов-старший очень гордился отпрыском. Так что Пашке даже кивать не пришлось. Он медленно поднялся с пола и встал в полный рост. Даже так он был лишь немногим выше сидящего отца.
- Ты знаешь, Павел Сергеич, то, что ты закатил вчера и сегодня – взрослые люди так себя не ведут. Я думал, ты у меня взрослый.
Пашка насупился, уставившись в пол. Сошедшая краска вновь вернулась, начав коварно захватывать шею и щеки.
- Ты своими истериками маму перепугал. И тетю Риту Жулину тоже. Да и мне каждый раз ночью вскакивать - мало радости. Ты еще долго собираешься себя как маленький вести?
В этот раз отец действительно спрашивал, ожидая ответа. Пашка, все еще пряча взгляд, помотал головой.
- Вот и договорились! – отец протянул сыну свою большую ладонь, и Пашка, чувствуя, как уходит стыд, с облегчением пожал ее. Родители не сердятся!
- А теперь марш в постель!
Кольцов-старший легко поднялся на ноги и отряхнул штаны. Одобрительно посмотрел, как сын забирается под одеяло. После чего погасил свет и вышел, прикрыв за собой дверь. Однако перед тем как уйти, он поставил рядом с Пашкиной кроватью старый фонарик.
***
Соблазн был велик, но Пашка сдержался. Хотя, насколько легче стало бы, насколько спокойней, ощути ладонью приятную тяжесть фонарика. Стоило лишь руку протянуть – и вот он! Большой, с пластиковым красным корпусом, перемотанным у основания синей изолентой. И ведь никто не скажет, что он ведет себя как маленький, никто не обзовет девчонкой. Но Пашка знал, если взять фонарь сейчас, пока в щель под дверью проникает слабый рассеянный свет из зала, пока слышен приглушенный гул работающего телевизора, пока доносятся тихие голоса родителей, то из зеркала на него еще долго будет смотреть нюня и тряпка.
Но еще большим стимулом было то, что, взяв фонарь, он обрекал себя на беспокойную ночь. Ведь только что они с отцом вместе смотрели – под кроватью пусто! И Пашке казалось, что как только его влажная ладонь сомкнется на прохладном пластиковом корпусе, оно вновь шевельнется под кроватью. Мальчик крепился, пока не замолчал телевизор. Он не взял фонарь, когда в комнате родителей заскрипел диван – мама с папой ложились спать. Сцепив холодеющие руки в замок, он терпел, даже когда в родительской спальне стихли голоса. И лишь когда смягченный стенами, перегородками и дверями, до него донесся раскатистый папин храп, Пашка сдался. Дрожащей рукой схватил фонарь, судорожно надавив на кнопку под которой, он не видел этого, но знал точно, было выдавлено ВКЛ/ВЫКЛ.
И точно по команде из-под кровати донесся гнусный смешок. Пашка почувствовал, как леденеет сердце. От самого копчика до макушки пролегла дорожка «мурашек». Даже волосы зашевелились. Нечеловеческий смех это был. Похожие звуки издавали гиены в передачах про животных, которые он любил смотреть вместе с отцом. Будто подтверждая свое звериное происхождение, тварь поскребла когтями по полу. Такой звук издает гвоздь, царапающий деревянную поверхность – негромкий, но уверенный. Именно с таким звуком на партах возникают «вечные» надписи, порой живущие в школах еще много лет после того, как их автор ее закончит.
Мальчик испуганно сел, поджав укутанные одеялом ноги. Фонарь дрожал в руке, и мечущийся по комнате луч выхватывал все новые и новые жуткие картины. Стены разъехались, как тогда в квартире Жулиных, детская стала размером с тронный зал. Вот мелькнул постер, на котором Человек-Паук стоял напротив Доктора-Осьминога. Оба они - и герой, и злодей - неотрывно следили своими нарисованными глазами за испуганным Пашкой, и на лицах их, даже на маске Человека-Паука, проступили недобрые ухмылки. А вот саркофаг с похороненным в нем трансформером. Пашка так и не распечатал родительский подарок, и теперь Прайм смотрел на него укоризненно. Ему тоже хотелось принять участие во всеобщем веселье. Пашка чуть не вскрикнул, когда луч выхватил из темноты силуэт человека, сидящего на стуле в углу. И лишь огромным усилием воли вновь повернув фонарик в эту сторону, он понял, что это всего лишь его одежда, аккуратно сложенная на утро.
Все это Пашка отмечал мельком. Мысли занимало одно - то, что таилось под кроватью. То, что изредка хихикало мерзким пронзительным голоском и шуршало, переползая с места на место. По всему чувствовалось – этому надоело ждать. Уже который раз от него уходит вкусный маленький мальчик, пропитанный страхом, словно заморскими пряностями, дрожащий и беззащитный. Голод принуждал существо прекратить игры и заняться делом. И оно занялось.
Словно черт из коробки с дурацким сюрпризом, из-под кровати выскочила мохнатая пятипалая ладонь. Нет, шести! Сжавшийся от страха Пашка лихорадочно пересчитал пальцы – шесть. Тонких, суставчатых, покрытых где-то черной шерстью, где-то чешуйками, напоминающими рисунок на куриных цевках. Неторопливо перебирая длинными когтистыми пальцами, лапа двинулась по краю простыни так, будто ночной пришелец измерял ее длину. Теперь, глядя на мельтешение пальцев, Пашка уже не был уверен в правильности подсчета. Казалось, что их становится то восемь, то двенадцать, то уж совсем невообразимое количество. Дойдя до самого конца койки, лапа остановилась.
Тварь снова хихикнула, и ее лапа, точно огромный волосатый паук, двинулась к Пашке. Медленно и неотвратимо. Сначала из-под кровати показалось предплечье, довольно широкое для такой узкой лапы и тоже покрытое черной жесткой шерстью. Уткнувшись локтевым сгибом в край кровати, кошмарная рука замерла на мгновение и тут же двинулась дальше. А Пашка с ужасом смотрел, как из-под кровати появляется новый сустав, такой же острый и чешуйчатый, как локоть. Почти сразу же из темноты, только уже гораздо ближе к Пашке, вынырнула еще одна лапа. Шлепнувшись на чистую простыню, она сразу направилась к испуганно сжавшемуся мальчику. Большие пальцы на обеих лапах были отставлены в одинаковую сторону: обе конечности оказались правыми. Впрочем, гораздо больше Пашку занимала другая мысль – сколько же у твари локтей? Этот вопрос настойчиво стучался в голову, хотя Пашка прекрасно понимал – локтей будет столько, сколько нужно для того, чтобы вцепиться в отчаянно трусящего мальца и утащить его в свое логово. О том, где это логово находится, Пашка даже думать не хотел.
Внезапно он сообразил, что все это время светит фонариком себе в лицо. Трясущейся рукой Пашка попытался направить луч на врага, но не смог справиться с дрожью и лишь мазнул по ближней лапе снопом света. И лапа отдернулась!
Резко прекратив хихикать, оно угрожающе зарычало. Раскатисто, но негромко. Все-таки будить взрослых чудовище явно не хотело. Пашка приободрился и уже гораздо увереннее высветил фонарем ползущего лохматого «паука». Приглушенно взвизгнув, тварь втянула лапу под кровать. Пашка резко развернулся – как раз вовремя! Вторая, изломанная локтевыми сгибами конечность уже подобралась почти вплотную. Чувствуя себя джедаем, вооруженным световым мечом, он размашисто рубанул по лапе лучом. Зашипев рассерженной змеей, существо спрятало и вторую лапу.
Страх улетучился мгновенно, уступив место охотничьему азарту. Догнать и добить! Пашка был уверен, что видел, как от обожженной светом лапы валил черный густой дымок. Ни секунды не раздумывая, он свесился с кровати, на манер сабли ткнув фонарем под кровать. И тут же осознал свою ошибку. Тварь рассмеялась совсем уж гаденько. И…
Тыльную сторону ладони обожгло – это кривые, острые когти вонзились в нее. Не в силах сдерживаться, Пашка заорал от боли. Он попытался вырваться, но каждое движение отдавалось в руке еще более сильной болью – существо крепко сцапало добычу! Еще немного, и оно потащит ее в вечную подкроватную темноту!
Оставалась последняя надежда – родители. И Пашка взвыл.
Дверь, распахнувшись, ударилась о стену. И сразу же оно выпустило Пашкину руку. Облегченно всхлипнув, он бережно прижал ее к груди, пачкая пижаму хлещущей кровью. Свет больно резанул глаза, и Пашка облегченно упал на руки отцу.
***
Пока мать искала бинты и йод, отец, предварительно посадив Пашку на письменный стол, быстро сбегал на кухню и вернулся со шваброй. Из сбивчивого рассказа сына он понял только одно - что-то под кроватью до крови расцарапало Пашке руку. Держась на безопасном расстоянии, Кольцов-старший пошарил шваброй под койкой. Ни писка, ни рычания. Да и кто, господи ты боже, мог рычать? Первой мыслью было – большая серая крыса пролезла от каких-нибудь соседей снизу. Но нет. Сергей задумчиво остановился, осознав, что первая мысль была совсем другая – «Пашка прав! Что-то там действительно есть!». И еще испуг.
Разозлившись на себя и почему-то на сына, Кольцов-старший еще пару раз ожесточенно ткнул шваброй под койку. Как и следовало ожидать – никакой реакции. Тогда, отбросил швабру, он бесстрашно нырнул головой под кровать.
- Папа! – испуганно вскрикнул Пашка. Однако Сергей, не обращая внимания на сына, продолжал внимательно изучать то, что увидел. Из кухни вернулась мать, неся в руках бинт и зеленку. Опасливо покосившись в сторону кровати, спросила обеспокоенно:
- Ну что там?
Отец вылез обратно. Обернувшись, недобро посмотрел на сына.
- Значит, когтями в тебя вцепился, да? – раздраженно спросил он.
Пашка не понимал нарастающего отцовского гнева, но чувствовал, что лучше не отвечать. Молча кивнув, он протянул матери руку для перевязки.
- Иди-ка сюда, - потребовал отец.
- Сережа! – вмешалась мать. – У него же кровь идет!
- Ничегооо, - протянул тот, - в следующий раз башкой будет думать. Иди сюда!
Пашка послушно спрыгнул со стола и, стараясь, чтобы кровь не капала на ковер, подошел к отцу.
- Сережа, дай я его перевяжу!
- Успеешь, - отрубил Кольцов-старший.
- Смотри, - он схватил Пашку за ворот пижамы, силком заталкивая его голову под кровать. – Смотри, вот оно, твое чудовище!
Пашка, сперва зажмурившийся от нахлынувшего ужаса, осторожно приоткрыл глаза. Зрение не сразу сфокусировалось, однако уже спустя несколько секунд он увидел «монстра». Прямо из края кровати торчал гвоздь. Обычный гвоздь, чуть больше стекольного, вымазанный кровью. На шляпке даже остался лоскуток содранной кожи. Под гвоздем натекла небольшая лужица крови – что ни говори, а поцарапался Пашка знатно.
Отец рывком вытащил Пашкину голову из-под кровати.
- Скажи-ка мне, Палсергеич, ты долго еще нам нервы мотать будешь?
Повесив голову, Пашка буравил глазами пол.
- Сережа! – мама снова попробовала вмешаться. На этот раз гораздо настойчивей.
- Долго мы с матерью будем за тобой бегать, как за маленьким?
Пашка вновь не ответил.
- Сережа! Хватит уже!
- Что хватит? – Кольцов-старший стремительно обернулся к жене. – Что хватит? Может, ты еще и задницу ему подтирать будешь? Здоровенный пацан, а канючит, как... Что ты ноешь?! – окончательно взорвался он, увидев, как по щекам сына потекли жгучие слезы обиды. – Довести меня решил? Поздравляю, получилось!
- Ну, хватит! – мама решительно встала между мужем и сыном. – Хватит! Ты не видишь, что ребенок и без тебя напуган?! Зачем ты еще больше его пугаешь?!
- Да потому что сколько можно?!
- Все хорошо. - Повернувшись к папе спиной, мама присела на корточки и вытерла Пашке слезы. – Все хорошо, Павлушка. Сегодня с нами поспишь…
- Еще чего! – перебил Кольцов-старший. – Не маленький уже.
- Сережа, ну я же просила! – взорвалась, наконец, мама.
- Ты что мне из пацана делаешь? Может, он теперь до старости с нами спать будет?
- Сегодня. Он. Будет. Спать. С нами.
Пашка слушал и не мог понять, откуда в матери, такой мягкой и спокойной, эта гранитная твердость? И папа тоже это услышал. Удивленно моргнув, он недоверчиво произнес:
- Ты хорошо подумала?
- Да!
- Ну и ладненько. - Пашка с недоумением смотрел, как отец демонстративно укладывается на его кровати. Детская койка ему была явно мала, и папины ноги свешивались на пол, но Кольцова-старшего это, казалось, не смущало. – Спокойной ночи.
Мамины губы задрожали от бешенства. Она молча смотрела на мужа. Затем, ни слова не говоря, схватила Пашку за руку и, не обращая внимания на протестующее шипение – в запале она схватила его за раненную руку, - понесла прочь из комнаты. Дверью она хлопнула так, что наверняка перебудила всех соседей.
- Свет выключать надо, - ехидно заметил Кольцов-старший.
Вздохнул, поднялся с кровати и нехотя поплелся к выключателю.
Краем уха он успел услышать, как Пашка, захлебываясь от волнения, рассказывает матери свои ночные переживания. Что-то про существо, которое живет в темноте, под кроватями.
***
- Счастливого Нового года, - пробормотал Кольцов-старший, стараясь удобно устроиться на детской кровати. Получалось средне. Вот если ноги под себя подобрать да лечь на бок, руками особо не разбрасываться, то вполне себе ничего. Вот только не пролежишь долго в такой позе. Особенно сейчас.
Тяжело вздохнув, Сергей перевернулся на спину. Ноги тут же съехали с кровати. Согнув колени, он раздраженно подтянул их обратно. Более-менее сносно. И все же, все же… Все же, глава семьи чувствовал себя неуютно. Сергей всегда остро переживал ссоры с супругой, в большинстве случаев виня в конфликте себя. Вот и сейчас он маялся, ворочаясь на узкой детской кроватке. Сон ушел.
Можно было засесть у телевизора, но в одиночку смотреть тошнотворную праздничную мешанину совершенно не хотелось. В который раз мысленно обругав сына и прокрутив в голове сценарий завтрашнего «серьезного разговора», Кольцов-старший скрючился на кровати и сомкнул веки.
Из тревожной дремы его вытащил шорох.
Сергей прислушался и… да, определенно, шорох шел из-под кровати.
- Пашка? – позвал он. Откуда-то появилась твердая уверенность, что это сын прокрался тихонько, чтобы напугать его.
В ответ раздался тихий смешок. Мерзкий. Неприятный. Заставивший Сергея почувствовать себя маленьким. Меньше даже, чем Пашка. Меньше самого маленького и беззащитного ребенка в мире. Кольцов-старший решительно отогнал подступивший было страх. Но рука против воли сама потянулась вниз, к фонарю, который так и стоял рядом с кроватью. Потянулась и замерла на полпути. Взяв фонарь, рука на время окажется совсем рядом с… тем местом, откуда донесся этот жуткий смех. Самому себе Сергей мог признаться – смешок напугал его до дрожи. А признав, едва не влепил себе пощечину. Ну что такое, в самом деле? Взрослый мужик, а трясется, как перепуганный кролик!
В который раз за этот бесконечно долгий вечер глава семьи взял себя в руки. Почувствовав, что успокоился, осторожно потянулся за фонарем. Медленно-медленно, дабы не дать панике ни малейшего шанса на возвращение. И все же, когда пальцы коснулись пластиковой ручки, он заторопился. Нетерпеливо схватил фонарь и быстро вернул руку обратно. Правда, перед тем он успел почувствовать, как по пальцам скользнуло что-то напоминающее щетку для обуви. Какие-то жесткие ворсинки легонько отдернулись, едва коснувшись его кожи. Вновь раздался короткий, невнятный смешок.
Эмоции сменялись в доли секунды: страх, затем осознание его нелепости, стыд, а следом за ним – медленно растущая ярость. Кольцов решительно опустил ноги на пол. Правда, неосознанно поступил так же, как Пашка – постарался сделать так, чтобы ступни находились как можно дальше от черного провала, ограниченного ножками. Рывком поднявшись с места, Сергей развернулся и, присев, посветил под кровать.
- Пашка, вылезай! – приказал он. Вернее, попытался приказать. Голос прозвучал на редкость неубедительно и жалко. Голос ребенка, а не взрослого, семейного мужчины. Возможно, виной тому было нежелание пугать сына грозным окликом – так пытался успокоить себя Кольцов-старший. Но он понимал, что все это отговорки, которые придумывает мозг, не понимающий, как может луч фонаря, яркий и жизнерадостно толстый, становиться мутным и болезненно рассеянным, едва проникнув под кровать. Как будто невидимые ножницы срезали его по краям, отсекая все самые яркие кусочки, оставляя лишь те, что не смогут навредить…
Навредить кому? Кольцов-старший похолодел, поймав себя на этой мысли. Резкая дрожь прошила тело, заставив зубы изумленно лязгнуть. Откуда мысли-то такие? Кому может навредить свет? Воображение тут же услужливо подсунуло картинку: бледный, завернутый в плащ Дракула, поднимающийся из гроба. Хмыкнув, Сергей мысленно обозвал себя дураком. Вот ведь лопух великовозрастный, нагнал жути! Просто батареи садятся. Когда этот фонарь заряжали-то последний раз? Опустившись на четвереньки, Кольцов свободной рукой откинул в сторону свесившееся на пол одеяло. Луч моментально потонул в глубине уходящего в какие-то невообразимые дали лаза. Подрагивая во внезапно вспотевшей ладони, фонарь мазками оставлял светлые следы на сырых земляных стенах. Свет тут же жадно пожирался чернильной тьмой.
Шумно выдохнув, Сергей подался вперед. Лаз оказался некрупный, взрослый человек едва протиснется, и, судя по всему, свежий – комья земли казались влажными на вид. Сергей осторожно коснулся стенки пальцами. Подушечки тут же стали мокрыми.
Вытянув руку с фонарем, глава семейства попытался разглядеть, куда уходит подкоп. По сравнению с выходом, лаз становился шире и выше. Сергей настолько увлекся изучением таинственного хода, что не сразу заметил, как от мягкого, неутоптанного земляного пола отделился кусок угольной тьмы – странный изломанный силуэт. Кольцов лишь вздрогнул и зажмурился от неожиданности, когда это, пахнущее мокрой шерстью и дохлыми кошками, бросилось вперед, резким рывком втянув добычу внутрь темного, уходящего вниз тоннеля. Фонарь выпал из разжавшихся пальцев и, мигнув на прощанье, погас окончательно.
Страха не было. Кольцов скорее испытывал удивление. И еще непонимание, почему дурацкий сон все никак не закончится. И совсем немного раздражение – уж больно мерзко хихикало несущее его косматое нечто. Чувствуя, как сильные жилистые руки-лапы, разрывая когтями беззащитную, такую тонкую кожу, тянут его во тьму, Сергей услышал, как из спальни раздались истеричные крики насмерть перепуганных женщины и ребенка. Услышал и наконец-то задрожал от ужаса.
Он хотел закричать, но лишь булькнул горлом и только тогда осознал, что уже несколько секунд, как оно превратилось в брызжущую кровью открытую рану.
Перед глазами стремительно темнело. Сергей уже не пытался кричать и только прислушивался к тому, как вытекает из него кровь. Не в силах ускорить собственную смерть, он отсчитывал секунды и мгновения, страшно боясь не успеть умереть до того, как тварь начнет пожирать его, еще живого. Смотреть в застывающие глаза и вырывать из тела дымящиеся в прохладном воздухе пещеры куски мяса. Но еще больше он боялся, что где-то вне здесь и вне сейчас, точно такая же тварь тащит по точно такому же тоннелю кричащих от ужаса Галю и Пашку.
Потому что оно вечно сидит под миллионами миллионов кроваток, коек, диванов и просто выжидает, когда в него поверят…
…под миллионами миллионов кроваток…
Автор: Олег Кожин.
Источник.
Новость отредактировал YuliaS - 22-03-2016, 17:07
Ключевые слова: Ночь кровать нечто монстр ребенок