Базар
Андрей Ивченко возвращался из Житомира, где навещал родственников жены. Багажник немолодой «Шкоды» был набит принудительными гостинцами — кисловатыми яблоками в полиэтиленовых кульках, луком, зеленью, «поричкой», бутылками самогона и литровыми банками с неизвестным темным содержимым. Андрей возвращался не то чтобы раздраженным (родственники жены всегда принимали его хорошо) и не то чтобы усталым (было всего три часа дня, а встал он сегодня поздно). Просто лежало на дне души смутное ощущение, что воскресный день, а с ним, пожалуй, и добрая часть жизни потрачены впустую.Когда-то Андрей мечтал стать танцором, а стал инженером, но по профессии работать не смог и устроился менеджером в фирму, торгующую путевками. Отправляя людей в Эмираты, Египет и Чехию, сам он никогда нигде не бывал — если не считать, конечно, регулярных визитов в Житомир и пары еще студенческих поездок в Москву. В первый год замужества жена родила ему двойню, чем катастрофически подорвала финансовое положение молодой семьи; с тех пор Андрей работал без отпусков и выходных, и даже неделя в Карпатах представлялась бессовестной тратой времени.
Пацанам сейчас стукнуло по десять лет, и они учились в хорошей школе, а впереди маячил (Андрей думал об этом заранее) приличный институт для обоих. Жена преподавала в художественном лицее за жалкие деньги. Хрущевка с двумя смежными комнатами давно сделалась мала; таким образом, Андрей начинал каждый день заботой о хлебе насущном и засыпал с мыслями о семейном бюджете. Тем обиднее было, что жена Антонина считала мужа скучным, ограниченным человеком и ни о чем, кроме хозяйственных дел, давно не разговаривала. Тоня жила, как балованная школьница под крылом обеспеченного папы, — Андрей в сердцах не раз ей об этом говорил, но она только улыбалась в ответ. Вот и сегодня визиту к родственникам Антонина предпочла девичник с сауной в компании Лариски Богатюк и Лильки Малениной, еще институтских подружек. Сыновья с утра обретались у бабушки; Андрей с тоской думал о кухонном смесителе, который предстоит поменять во что бы то ни стало. И никаких больше планов на этот вечер нет, кроме смесителя на кухне и телевизора в тесной комнате, а завтра начнется новая рабочая неделя, и Андрей забудет, как его зовут, — до самой пятницы…
Раздумывая таким образом, он катил и катил по шоссе — и вдруг увидел рекламный щит, на который не обращал внимания раньше: «Сантехника по низким ценам. Обои. Мебель. Бижутерия. Сахар. Трикотаж». Ниже, над стилизованным изображением Мухи-Цокотухи, красовалась «Косметика от Гели Реф». Под щитом обнаружилась стоянка, на стоянке — несколько десятков машин, от «Жигулей» до «БМВ». Дорога вела от стоянки направо; там начинался вещевой базарчик, и Андрей издали увидел, как поблескивают никелированные детали на обширных прилавках.
Он притормозил. Смеситель все равно предстояло покупать, а на таком вот придорожном развале цены, как правило, невысоки. Правда, и товар выставляется лежалый, но Андрей был мужик с характером и целиком полагался на свой немалый опыт.
Он запер «Шкоду», поставил ее на сигнализацию и, потрогав бумажник во внутреннем кармане пиджака, двинулся по узкой бетонной дорожке к базару.
***
Продавцы сантехники лузгали семечки, потягивали пиво из бутылок и предлагали за смешную цену весьма разнородный товар — большая часть этих гаек, головок и шлангов годилась только на помойку, но попадались среди них добротные изделия. Андрей скоро увлекся, бродя между рядами, прицениваясь и рассматривая товар. Выбрал смеситель, полез за деньгами — но в последний момент разглядел микроскопическую трещинку и не купил.
За развалами с сантехникой тянулись прилавки с бижутерией, а глубже, под натянутым над головами полиэтиленом, маячил обещанный рекламой «трикотаж». Андрей, относившийся к рынкам без фанатизма, но и без брезгливости, решил осмотреть базар целиком — авось попадется хорошая недорогая вещь, джемпер, к примеру, или рубашка. Перед прилавком с детскими джинсами он простоял минут двадцать — хотел купить сыновьям по паре штанов. Продавщица старалась вовсю, ворошила ради него клетчатые тюки с товаром, но тщетно: не было подходящего размера, а если был, то неудачная модель, а если удачная, то слишком светлая ткань или девчоночий узорчик…
Поблагодарив тем не менее расстроенную продавщицу, Андрей неторопливо двинулся дальше.
Чем глубже погружался он в базар, тем меньше вокруг попадалось покупателей. Полиэтиленовые полотнища, защищавшие товар от дождя, тихонько шелестели на ветру — в некоторых местах приходилось наклонять голову, так низко провисал «потолок». Базар был многоярусный, как джунгли: прямо под ногами, на листах оберточного картона, стояла обувь, лежали пластиковые заколки и школьные тетрадки. На прилавках располагались колготки и носки и снова обувь, пиратские видеодиски, зонты и посуда. На стойках, на вешалках, а иногда прямо над головой висели свитера и юбки, брюки, пиджаки и платья. Все они казались либо очень велики, либо малы; приторно-розовые, ядовито-зеленые, мышино-серых и черно-бурых расцветок. Оглядываясь вокруг, Андрей удивлялся: неужели находятся покупатели на такое убожество? Иногда он снисходил до того, чтобы пощупать свисающий сверху рукав, и безошибочно определял: синтетика…
Впрочем, ажиотажным спросом здешний товар и не пользовался.
Очень скоро Андрей обнаружил, что, пробираясь среди прилавков, среди стоек, среди стен уродливой одежды под низко натянутым полиэтиленом, он остался единственным покупателем в этой части базара. Продавцы, которым полагалось бы зазывать клиента, поглядывали с вялым интересом — будто им не было дела до залежавшегося на прилавках барахла, будто они наперед знали, что Андрей ничего не купит.
«Как они не прогорают? Явно ведь в убыток торчат…»
Проход между прилавками сделался таким узким, что, когда навстречу вывернула из-за угла бабушка с полной термосов тележкой, Андрею пришлось боком влезть в щель между двумя стойками, чтобы разминуться с ней.
— Чай, кофе? — спросила бабушка. — Пирожки с мясом, с картошкой, с рисом? Пицца?
Андрей понял, что хочет пить и, пожалуй, проголодался. Он взял у бабушки чай и пирожок; женщина, торговавшая сумками из искусственной кожи, взяла себе растворимый кофе и кусочек так называемой пиццы. Старушка с тележкой укатила дальше. Жуя, морщась и дуя на чай в пластиковом стаканчике, Андрей подумал, что пора уходить.
— Как тут к выходу пройти? — спросил он у женщины, торговавшей сумками.
— К какому? — охотно отозвалась она. — К шоссе или к электричке?
— К шоссе… там, где рекламный щит.
— Туда, — женщина махнула рукой. — Пройдите вдоль двадцать пятого ряда, у сто первого места сверните налево, дойдете до туалета и там можете еще спросить.
— Спасибо, — сказал Андрей.
Он двинулся вдоль прилавков в обратном направлении — шел не торопясь, по дороге купил носки себе и спортивные штаны пацанам. Минут через двадцать добрался наконец до туалета — солидного кирпичного здания с двумя входами. Перед зданием восседала кассирша в переднике. Помимо таблички «50 коп.» и тарелочки для денег, на прилавке перед ней помещались отрывные календари «Для хозяек», «Для садоводов», «Для физкультурников», а также пластмассовые градусники всех размеров и цветов.
— Платно, — сказала кассирша.
— Я хотел спросить, где тут выход. — Андрей огляделся. Даже у стен туалета стояли торгующие — кто с батарейками, кто с носовыми платками, кто с растворимым кофе в банках. Обнаружилась одна-единственная покупательница — дамочка задумчиво вертела в руках невообразимо пошлый розовый бант на резинке.
— Туда, — кассирша махнула рукой.
Андрей прошел мимо прилавков и мимо задумчивой дамочки. Из дверей туалета на него пахнуло сдержанной вонью. Узкие ходы тянулись, сворачивали, пересекались с другими. Шелестело, потрескивало, ветер то поднимал полиэтиленовый полог, то бросал его. Андрей устал.
— Этот базар кончится когда-нибудь? — сердито обратился он к старику, торгующему деревянными ложками. — Уже полчаса пытаюсь выйти!
— Иди прямо, — старик неопределенно махнул рукой. — Туда… к электричке.
— Мне на шоссе надо!
— На шоссе — в другую сторону…
— Блин, — сказал огорченный Андрей. — И смеситель не купил, и два часа времени убил. Удалось воскресенье, нечего сказать!
Он вытащил мобильник, чтобы позвонить жене и попросить забрать мальчишек у тещи, но телефон, как назло, разрядился. От огорчения захотелось в туалет. Еще сорок минут обратного пути — и он удостоился сомнительного удовольствия положить в тарелочку кассирши пятьдесят копеек.
— Бумагу брать будете? — неделикатно спросила кассирша.
Андрей взял — не потому, что нуждался, а потому, что заплачено.
Туалет, против ожидания, оказался не таким уж грязным. Андрей вымыл руки кусочком хозяйственного мыла, плававшим в мутной лужице на краю умывальника, и снова вышел под небо, вернее, под пузырящийся от ветра полиэтилен. Посмотрел на часы и ужаснулся: Тоня давно вернулась с девичника, позвонила родителям в Житомир и узнала, что муж выехал утром. Мобильник его не отвечает…
— Здесь где-то есть телефон? — спросил Андрей у кассирши.
Та пожала плечами:
— Не…
— До которого часа рынок работает?
Обычно, как он знал, торговцы начинали собираться в шестом часу, а если покупателей было мало, то и раньше.
Кассирша снова пожала плечами, посмотрев на Андрея с величайшим сомнением.
— А пока люди есть… работает.
— Людей нет совершенно. Не вижу, чтобы что-то покупали.
Кассирша пожала плечами в третий раз, и Андрей, отстав от нее, обернулся к продавщице кепок и беретов:
— Мне надо выбраться отсюда срочно, к стоянке, к шоссе. Не подскажете, как лучше пройти?
— По сорок пятому ряду, — сказала женщина, приглаживая черную кепку специальной щеткой для ворса. — От хот-догов свернете направо.
***
— Парень, хочешь, я тебе дам пятерку, чтобы ты меня отсюда вывел?
Мальчишка лет четырнадцати, торгующий кроссовками, с сожалением покачал головой:
— Не на кого товар оставить.
— Дам десятку. Попроси, пусть соседи присмотрят.
— Нет, — мальчишка вздохнул. — Нельзя. А вы идите прямо, от двести пятого места — налево, и потом еще налево, и выйдете прямо на шоссе…
Андрей скрежетнул зубами. Он чувствовал себя круглым идиотом — заблудиться на рынке! И блудить, как дурак, четыре часа подряд!
Часы показывали восемь. Тем не менее торговцы не спешили собираться. Они по-прежнему лузгали семечки, разгадывали кроссворды, переговаривались, иногда предлагали примерить туфли или выбрать футболку. Сквозь разрывы в грязном полиэтилене выглядывало небо — дни в июле длинные, но не бесконечные, скоро начнет темнеть…
За приступом раздражения пришла апатия. Андрей купил хот-дог, присел на складной стульчик для примерки обуви и успокоился. В конце концов базар опустеет, сделается прозрачным, как лес в ноябре, и тогда легко будет найти выход. Надо же, понатягивали веревок, понавешали тряпья, устроили лабиринты — немудрено, что у них так вяло идет торговля…
Прошел скудный дождик. Тихонько простучал по полотнищам.
Антонине, подумал Андрей, пойдет на пользу легкая встряска. Жена привыкла, что вот он, безотказный, дом-работа, гараж-хозяйство, всегда под боком, всегда тянет свой воз… Пусть представит хоть на минуту, что с ним что-то случилось. Что он пошел налево, в конце концов. Может ведь Андрей, видный молодой мужчина, раз в жизни пойти налево?
Эта мысль развеселила его. Он ел хот-дог, запивая минеральной водой из пластмассового горлышка бутылки, и улыбался.
***
Стемнело. На прилавках зажглись где свечки, где электрические лампочки. Тусклые пятна света лежали на горах белья, на рулонах туалетной бумаги, на полированных тушках сувенирных карандашей «Донбасс», невесть каким образом затесавшихся среди стирального порошка и губок для обуви.
Ни один продавец не потрудился собрать товар, никто не думал уходить домой. Андрей, едва волоча ноги, брел по узкому проходу под нависающим полиэтиленом, и ему казалось, что он спит.
Этого не может быть, говорил разум. Этого не может быть. Он часами шел и шел, никуда не сворачивая, и, если рынок не протянулся на многие километры, он давно должен был выйти… ну, не на шоссе… но хотя бы к забору, к лесу, куда-нибудь, где нет рваного тента над головой, где не свисают отовсюду свитера и плащи…
Но день закончился, а кошмар продолжался. Рынок жил своей жизнью; покупателей по-прежнему не было, а продавцы не выказывали ни малейшего нетерпения. Андрей пытался с ними заговаривать; они вели себя совершенно естественно для людей, к которым пристает с дикими вопросами странный человек с безумными глазами. Все, к кому он обращался, спешили от него отвязаться, иногда холодно, иногда откровенно грубо. Вид денег, которые Андрей вытащил из кармана и пытался предложить кому угодно в обмен на спасение, пугал и отвращал их еще больше: вероятно, они думали, что он пьян или под кайфом…
Это сон, думал Андрей и щипал себя за руку. Запястье покрылось синяками, но безумие не прекращалось. Шаг за шагом по узкому проходу между прилавков — он брел, как механическая игрушка с подсевшими батарейками, и взгляд безумно скользил по тапкам, лифчикам, курткам, джинсам, спортивным штанам и мыльницам, по равнодушным лицам продавцов, ни капельки не удивленным повседневным лицам…
— Скоро полночь, — сказали за спиной.
Фраза, произнесенная невпопад, заставила вздрогнуть. Это были первые необыденные слова, услышанные на базаре. Андрей обернулся. Продавец купальников смотрел ему в глаза — не так, как смотрели прошлые продавцы. Не ожидая вопроса о цене, не удивляясь сумасшедшим просьбам вывести с рынка за любую сумму в твердой валюте…
Ногой продавец купальников отодвинул ящик, закрывающий вход за прилавок. Повторного предложения Андрей дожидаться не стал — вошел сразу.
— Садись.
Андрей сел на низкий, покрытый старым ватником табурет. Рядом висела, чуть колеблясь от ночного ветра, серая простыня — ею, по идее, отгораживались от посторонних глаз дамочки, вздумавшие примерить купальник прямо на рынке.
— После полуночи нельзя быть по ту сторону прилавка, — сказал продавец.
— Почему?
Продавец улыбнулся, поправил ряд бирюзовых плавок, казавшихся грязно-синими при свете маленькой керосиновой лампы.
— Ты новичок?
— Я заблудился, — шепотом признался Андрей.
Продавец кивнул. Над головой его покачивался пластиковый женский торс.
— Место человека — за прилавком. Во всяком случае, после полуночи.
Сделалось тихо. На грани слышимости шелестел полиэтилен. Мигала елочная гирлянда под навесом напротив.
— Почему? — снова спросил Андрей, потому что не нашелся, что еще спросить.
— Каждый из нас, — сказал продавец рассеянно, — в своем праве. Мы вправе продавать и быть проданными… А также покупать и быть купленными.
Андрей молчал.
Длинные часы, проведенные в поисках выхода, кое-чему его научили. Возможно, продавец шутит, разыгрывает, а возможно, он сумасшедший. В любом случае продавец купальников казался самым вменяемым человеком на целом базаре. Он, по крайней мере, не делал вид, будто ничего не происходит.
— Уже скоро. У Николая, который китайским барахлом торгует, в полночь будильники пищат. Вот как пропищат — тогда сам увидишь… А пока угощайся.
Он положил на колени Андрею яблоко, маленькое и зеленоватое, белый налив.
Андрей откусил не глядя. Бездумно выплюнул червяка. Откусил снова.
Продавец вздохнул:
— Как в девяносто пятом вышел на точку, так и стою. Не отпускает.
— Кто не отпускает?
Продавец посмотрел на него с сочувствием.
— Меня уже два раза покупали. Третьего, может, и не переживу…
— Кто покупал?!
— Они, — сказал продавец с невыразимым отвращением. — Первый раз… Я, может, и успел бы вырваться, но только сразу… купили. В первую ночь… точно так же.
Рядом, за стеной разноцветных купальников, запищал будильник. Ненавистный любому спящему звук моментально разросся, подхваченный многими механическими голосами. Будильники голосили хором секунд тридцать, потом один за другим стихли.
— Ну вот, — сказал продавец.
Огонек в керосиновой лампе вспыхнул ярче.
Минуту-другую сидели молча. Андрей ждал, что продавец рассмеется и скажет, что шутка удалась. И что пора собирать сумки — рынок наконец-то закрывается. Ждал, что продавец заговорит, но тот молчал, и тишина становилась все напряженнее. Андрей открыл рот, чтобы самому прервать молчание, — но в этот момент на него лег физически ощутимый, очень тяжелый взгляд.
Он замер с открытым ртом.
Из-за соседнего прилавка, из-за костюмов и пиджаков выдвинулась темная, неясная, безликая фигура. Огонек керосиновой лампы задрожал; черная тень скользнула дальше, по направлению к торговцу китайским ширпотребом. Андрей часто задышал, избавившись от взгляда, но из другого прохода, из-под бледно мигающей елочной гирлянды, выползла еще одна тень, на этот раз высокая и угловатая.
Андрею померещилось нездоровое, бледное, под толстым слоем грима женское лицо.
— Кто это?!
— Они. — Продавец закурил, загасил спичку, бросил под ноги. — Ночные покупатели…
— Люди?
— Ты молись, чтобы тебя не купили. Понимаешь… На этом базаре только днем люди продают вещи. А ночью — ночью вещи продают людей.
— Что?!
Прошли еще две тени — побольше и поменьше. Андрей чувствовал, как неотвратимо притягивает их внимание. Следующая тень остановилась перед прилавком и стояла минуты три — Андрей сидел, вжавшись спиной в мягкий баул с купальниками. По вискам текли струйки пота.
— Я сошел с ума? — беспомощно спросил он продавца купальников, когда настойчивая тень наконец удалилась.
— Может быть. — Продавец отхлебнул «Спрайта» из пластиковой бутылки. Нервно вытер губы.
— Какие же это вещи?!
— Разные. Дорогие, дешевые… А купят тебя. Присматриваются, прицениваются… До первых петухов непременно купят.
— Нет! — сказал Андрей, борясь с приступом паники. — Я же не… я ухожу!
И ломанулся к выходу из-за прилавка. Но там стояла очередная тень — высокая и угловатая. Пожалуй, она бывала здесь раньше, она смотрела на Андрея — он чувствовал взгляд, — как смотрит женщина на хорошую, нужную, но очень дорогую вещь…
— Спаси меня. — Андрей схватился за место на груди, где полагается быть нательному кресту. Рука поймала пуговицу рубашки. Креста Андрей не носил никогда, он лежал сейчас дома, в комоде, в старом бумажнике.
— Курить будешь?
— Спаси меня! — взмолился Андрей. — Я вырвусь… приведу сюда… ментов… УБОП… они этот рынок накроют… снесут…
Продавец горько усмехнулся. Покачал головой:
— Нет… На вещи нет управы. А спасти тебя… Вряд ли. Только…
Он замолчал. Взял длинную палку с крюком на конце, снял женский торс, покачивающийся на веревке, деловито примерил на него уродливый пестрый бюстгальтер.
— Что «только»? — выкрикнул Андрей.
Продавец обернулся. У него было очень немолодое, усталое, безнадежное лицо.
— Вещь тебя может спасти. Если у тебя есть… или была… своя вещь. Своя, в смысле — родная. Дорогая тебе. Если найдешь, вспомнишь… она тебя может вывести. Только она. Я тоже… я тогда не успел. Думал всю жизнь — чай, не баба, за вещи держаться… Вот и не вывел меня никто. Вот и купили. Стою…
И продавец снова взялся натягивать купальник на манекен. Андрей смотрел, как ловко и бесстыдно он управляется с женскими трусами. В голове было пусто-пусто. Он тоже не баба. Что такое для мужчины вещь? Машина… Мотоцикл… Яхта… Мотоцикла у него не было отродясь. Мечтал в мальчишестве, но потом бросил. Машина — старая «Шкода» — была объектом не любви, но постоянного раздражения. При слове яхта его охватил нервный смех.
Дорогая тебе вещь…
— Талисман! — крикнул Андрей. — У меня в школе билетик был… на троллейбус!.. Я его хранил… Да что я говорю! Кольцо!
И он вскинул правую руку, на которой блеснуло желтым обручальное кольцо.
— Талисман — это не вещь, — сказал продавец, не отрываясь от своего занятия. — Вещь ты покупаешь. Не знак. Не символ. То, что ты используешь и потом выбрасываешь. Да и подумай по чести: много хорошего у тебя связано с этим кольцом?
Андрей смотрел на свою руку. Они с Тоней прожили год в гражданском браке, прежде чем решили, что «подходят друг другу». Обряд в ЗАГСе оказался затянутым и ненатуральным, Андрею все казалось, что это театр…
Перед прилавком снова остановилась тень — очень большая. Она закрывала собой весь базар; огни гирлянды напротив сделались совсем тусклыми. Керосиновая лампа едва мерцала.
— Нет! — закричал Андрей.
Тень задержалась еще на несколько секунд, потом отодвинулась, но не ушла совсем. Встала на углу, будто раздумывая.
— Охо-хо, — еле слышно пробормотал продавец купальников. — Да ведь это…
— Что?!
— Как тебя зовут?
— Андрей…
— Думай, Андрей. Вспоминай. Обжитые вещи не уходят насовсем. А любимые вещи — тем более. Ты видишь их на старых фотографиях. Ты вспоминаешь их, когда вспоминаешь себя. Лучшие минуты… Думай. Иначе тебя купит этот жлобский мебельный гарнитур… До Страшного Суда будешь стоять, продавать кресла. Вспоминай…
Андрей лихорадочно ощупал себя. Летний пиджак — купили вместе с женой на выставке-ярмарке прошлой осенью. Со скидкой. Туфли — из приличного фирменного магазина. Не очень удобные, после долгой ходьбы ноги болят отчаянно… вот как сейчас. Рубашка. Пояс. Простые вещи. Равнодушные вещи. Могли быть эти, могли быть другие…
Если бы он купил себе ту флягу для коньяка, плоскую, к которой много раз приглядывался в сувенирном магазине! Он, пожалуй, полюбил бы эту вещь. И в конце рабочего дня…
Не то!
Мысли путались; тень, которую продавец купальников назвал «жлобским мебельным гарнитуром», смотрела на него. У тени было лицо — круглое, темно-синее, с глазами навыкате. С очень внимательными, холодными, оценивающими глазами.
Нож. Он вспомнил, что подарил себе перочинный нож на прошлый день рождения. Подарил руками жены: та спросила, что купить, он и показал тот ножик. Нож оказался слишком большим, плохо лежал в кармане. И скоро затупился. Подвела хваленая немецкая сталь…
Иногда по дороге с работы он останавливался перед какой-нибудь витриной в центре. На секунду; глядя на вещи за стеклом, понимал, что они ему не по карману, и это портило настроение. Тогда он ненавидел эти чужие вещи — за то, что не умеет быть от них независимым, за то, что они выставлены здесь, в витрине, вызывающе красивые и дорогие, как часть прекрасной жизни, которой Андрей не заслужил — ни для себя, ни для детей…
Не то! Любимая вещь должна принадлежать ему. И вызывать симпатию, а не раздражение…
Закрыв глаза и сжав ладонями голову, он стал вспоминать все мало-мальски значимые вещи, которые окружали его с рождения. Старый платяной шкаф в маленькой комнате, где они жили с родителями. Андрей ненавидел этот шкаф — скрипучий, неудобный. Восьмилетний мальчик мог дотянуться только до двух нижних полок. Треснувшее зеркало на внутренней поверхности дверцы отражало все в искаженном, мрачно-перекошенном виде. А главное — этот шкаф часто фигурировал в его ночных кошмарах. Загромождал всю комнату, падал на Андрея, душил…
Костюм, который ему с большой помпой купили на выпускной вечер. Андрей тогда еле дожил до утра — пиджак сковывал движения, брюки треснули в самом неприличном месте, и он ни о чем другом не думал — только бы скрыть дыру! Тем временем одноклассники тайком напились и вели себя как свиньи…
Не то.
Ваза, которую он подарил маме на первую зарплату. Мама была счастлива… Либо притворялась счастливой. Хрустальная ваза; теперь таким тусклым, вышедшим из моды хрусталем забиты все чуланы и кладовые…
Неужели за всю жизнь у него не было ни одной любимой вещи?!
Были неплохие, удобные, практичные, фирменные, дорогие… Были носки и рубашки, которые покупала жена. Мебель, в которой он ничего не понимал. Шариковые ручки, которые все время терялись. Сантехника, плитка, ковролин — неужели у кого-то язык повернется сказать, что он все это любил?!
Спиннинг? Но у него не оставалось времени на рыбалку. Часы? Они все время напоминали: опаздываешь! день прошел! на вечер гора работы…
Неужели в его жизни вообще не было ничего значимого?
Жена? Антонина дарила ему полезные вещи — по его выбору, за его же деньги. Можно ли сказать, что жена никогда его не любила? Вздор, все знают, что любовь не имеет ничего общего с пошлыми шмотками — одеждой, обувью, полотенцами… Сыновья? Они рисовали ему машинки на день рождения и дедов-морозов на Новый год. Что же, и дети его не любили? Только потому, что у них не было денег, чтобы купить ему Вещь?
В последний раз он подарил им дорожные шахматы. Антонина твердила, что правильнее было бы купить роликовые коньки. Только переломов им не хватало! Жена инфантильна, непростительно ребячлива, привыкла жить за ним как за каменной…
Он вдруг понял, что никогда ее больше не увидит. В этом осознании не было истерики: оно было простое и почти естественное — здесь, на темном базаре, в свете керосиновой лампы и мерцающей гирлянды над прилавком напротив. Под взглядом бесформенной тени с сине-черным неподвижным лицом…
Право продавать и быть проданным.
Право покупать и быть купленным.
Он вспомнил летний день. Тогда на его руке еще не было кольца. Они с Тоней гуляли вместе, едва ли не в первый раз. Ели мороженое. И забрели на такой же рынок… Нет. На обыкновенный вещевой рынок, возле стадиона «Звезда». Собирался дождик. И Тоня сказала, что у него нет летней куртки. И они пошли вдоль рядов, и Тоня смотрела на него…
Кажется, больше она никогда так на него не смотрела.
Он примерил одну куртку и другую… А Тоня критически оглядывала его и говорила, что он достоин лучшего. И когда наконец они совсем разуверились в возможностях вещевых базаров, им подвернулась женщина лет пятидесяти… рыжая, с проседью… И у нее над прилавком висела вот эта куртка.
Черная. Мягкая.
Андрей надел куртку, и Тоня его обняла. И рыжая женщина улыбалась, глядя на молодых людей.
Они купили куртку — кажется, женщина сбавила им десятку. На куртке была застежка-молния, и на каретке висел брелок из нержавейки — вроде как рыцарский герб. Они обнимались весь день. И куртка с тех пор пахла Тоней. Ее кожей, ее духами. Даже когда куртку стирали или забирали из химчистки — она все равно пахла тем днем, летним дождиком, Тониной влюбленностью…
Андрей содрогнулся и поднял голову. Черная тень, будто решавшая его судьбу под гирляндой напротив, шагнула вперед, заняла собой все пространство перед прилавком с купальниками. Андрей увидел, как в страшном сне, круглое лицо с холодными глазами навыкате.
— Все, — еле слышно сказал продавец. — По твою душу. И надолго. Такую мебель сейчас…
В этот момент наперерез круглоголовому метнулась маленькая, подрагивающая, невзрачная тень. Замерла между Андреем и его скорой судьбой.
Подняла неуверенную руку.
Там, где у человека находится кисть, у тени была зажата металлическая вещица. Брелок из нержавейки — потускневший, но все еще разборчивый: какая-то птица… цветок… щит…
— Иди, — еле слышно сказал продавец купальников. — Вспомнил-таки… Иди, и удачи тебе… Удачи…
Андрей, пошатываясь, выбрался из-за прилавка.
Вокруг был чужой мир — настолько чужой, что даже космический холод каких-нибудь марсианских пещер в сравнении с ним показался бы уютным. Маленькая тень стояла, покачивая металлической подвеской, как свечой. Дождавшись, когда Андрей подойдет, она повернулась и двинулась вдоль ряда — среди черных теней. Среди неверных огоньков. Среди бредового мира, в который Андрей отказался бы верить — если бы не суровая необходимость.
И Андрей двинулся следом.
***
…Курточка была совсем легкая — сколько-нибудь серьезный дождь пробивал ее навылет. Она не умела выдерживать сильный ветер, зато в кармане однажды раскрошилась Тонькина пудра… Почему-то ей некуда было положить пудреницу… И Андрей предложил свой карман… А пудреница возьми и тресни…
С тех пор монеты, которые Андрей ссыпал в карман, оказывались покрыты тонким слоем пудры.
Маленькая тень шла впереди. Несла перед собой брелок из нержавейки, как факел. Как верительную грамоту. И большие тени расступались, давая дорогу.
…Что случилось потом? Она потерлась. Лоснились локти, карманы в сотый раз прорвались и уже не подлежали починке. Полгода курточка праздно висела в шкафу… а дальше Антонина, безжалостная к хламу, вынесла ее к мусорным бакам.
Почему жена никогда не советуется с Андреем? Даже в делах, которые явно его касаются?!
Маленькая тень запнулась. Замедлила шаг. Опустила руку с зажатым брелоком. Оглянулась на Андрея; он не видел ее лица, только угадывал. Лицо подростка, девушки, а может, и мальчика. Очень короткие волосы и узкий подбородок мешали точно определить…
Вокруг сомкнулись тяжелые взгляды. Нахлынул страх…
Они гуляли с сыновьями, Игорь был у Тони в «кенгурушке», а Костя — у Андрея. Чешские клеенчатые трусики попались с браком, или другая техническая неприятность, — но куртка оказалась мокрой насквозь. Костик смотрел на отца круглыми голубыми глазами, нерешительно улыбался, а водопад тем временем пробивался сквозь «кенгурушку», а Андрей хохотал, и в смехе его не было ни капли притворства — в тот момент он гордился сыном, как если бы тот полетел в космос…
Брелок из нержавейки дрогнул — и поднялся снова.
Маленькая тень шла от ряда к ряду, темные силуэты расступались перед ней, и следом шел Андрей. Шелест полиэтилена над головой становился громче. Сквозь обычные базарные звуки — шорохи, голоса, бормотание радио, позвякивание, потрескивание — вдруг прорвался шум мотора, как если бы машина прошла совсем рядом.
Андрей увидел выход.
Он видел его столько раз — в бредовых видениях. В мечтах.
Он рванулся и побежал, ничего вокруг не замечая, и через несколько секунд вылетел на бетонированную площадку под рекламным щитом: «Сантехника по низким ценам. Обои. Мебель. Бижутерия. Сахар. Трикотаж».
Сонный парковщик сидел на складной скамеечке. Накидка с полосами-отражателями мерцала в свете проносящихся мимо фар.
— Ну вы долго, — сказал парковщик с осуждением.
Андрей оглянулся.
Пустые прилавки. Веревки покачиваются на ветру, как мертвые лианы. Шелестит полиэтилен; крохотный базарчик пуст. Сквозь него видно отдаленный лес и огни проходящей электрички…
— Который час? — хрипло спросил Андрей.
***
— Господи! Где ты был?! Где ты был, я уже не знаю, куда мне бежать, что делать…
— Здравствуй, Тоня. Я вернулся.
Источник
Автор: Генри Лайон Олди
Новость отредактировал Летяга - 29-04-2019, 20:43
Причина: Добавила тег "избранное"
Ключевые слова: Базар вещи тени выход избранное