Земля и кровь
В моём тесном доме зловоние смерти и кромешная тьма. Тяжёлые шаги раздаются над головой. Пьяный могильщик с трудом тащит ноги к своей хижине. Я отчётливо слышу, как он бормочет проклятия, шатко ступая по скользкой земле, и в тишине моей ямы эта пустая брань подобна площадному гулу. Спать сегодня старик будет крепче обычного, но что остаётся тем, кто разбужен.
Голод живых за гробом обращается в жажду, и уже сотню лет она отворяет мне веки. Предания о беспокойных мертвецах всегда полнили суеверную округу, но то лишь выдумки глупой черни. Что взаправду знают они о новой жизни в остывшем теле. Как возможно, что душа оставила его, а тлен бессилен обратить в прах.
Распутник и убийца, вот кем я жил и должен был умереть, но Дьявол оказался хитрее. Или это был ангел, решивший испытать на прочность закосневшего грешника? В могиле не найдётся ответа на этот вопрос. Распятье, воткнутое в холодную землю, никогда не знало моего имени, и кладбищенские вороны не слышали как чествовал убитого погребавший его тело врачеватель. Я, день ото дня, то благодарю, то проклинаю человека, превратившего меня в бессмертную тварь. Я жив, как мне того и хотелось, но ничто живое больше меня не тревожит. Только прошлое неясной тенью врезается в остатки памяти, когда жажда будит меня, и, вглядываясь во тьму, я думаю, сколь многое раньше значил для меня этот мир.
Давным-давно, мои наследные владения простирались от подножий Рёна до берегов Фульды. Я был богат и властен и не чтил ничьего закона кроме своего. Порок во мне был крепче льда в морозную зиму, и, как иные Богу, я воедино служил всем грехам, справляя обряды своей верности на телах блудниц или за карточным столом.
Из всех, кто пророчил мне вечные муки, был лишь один человек, чьи проклятья и брань я, до поры, оставлял без ответа. Говоря о чести и благородстве, отец не мог вразумить меня, и тогда его охватывал гнев. Я же терпеливо щадил старика молчанием, надеясь, что остатки родительской любви смягчат его сердце, но с годами он только черствел. В прошлом знатный рыцарь, завоевавший своё имя и земли преданной службой, я впал к нему в немилость с самого рождения. Не имея других детей, он упрямо пытался перековать мой нрав под себя. Уверенный, что холодная темница воспитает сына лучше отцовских наставлений, в детстве, за любое дурачество, меня сажали под замок; бывать где-то я мог лишь в окружении его слуг и стражей, и даже не нарочно пропасть у них из виду, значило новую встречу с подвальными крысами. И всё же, я рос и жил своенравным и верным лишь себе одному.
В день, когда я стал убийцей собственному отцу, он наконец-то понял, что надеждам на благородного праведника не суждено сбыться, и решил меня изгнать. До рассвета, босой и с двумя медяками в кармане, я должен был покинуть его замок. "Ослушаешься, и стражи сами переоденут тебя в лохмотья и вышвырнут за ворота!" - бросил он, смерив меня холодным взглядом. Я умолял не лишать меня хотя бы крыши над головой, но он был непреклонен. Что ж, старик ошибался, если думал, что я не решусь отомстить. Только настоящий дурак будет дожидаться позора, который уничтожит всю его жизнь, а таковым я не слыл даже среди своих недругов. Осушив на закате кувшин вина, я взял в руки кинжал. Отец не спал, когда я, зайдя в его покои, нарочито склонился, что-то бормоча про свой скорый уход. Крепче сжав за спиной холодную сталь, я сказал, что хочу попрощаться. Старик подозвал меня. На миг в его глазах мелькнуло подобие сожаления, но едва успев оттаять, они вновь замёрзли и на этот раз, навсегда. «Мой сын, единственное чего я желаю сейчас, это скорее изгнать тебя из своего дома и больше не слышать о тебе», - голос его звучал твёрдо и сурово, и я понял, он никогда не изменит своего решения. Я ничего не ответил. Всю жизнь отец мнил меня гнусным отпрыском, недостойным носить его имя, и, раз так, пускай последнее, что он запомнит, будет острое лезвие, одним рывком вошедшее в его грудь по самую рукоять.
Замарав руки кровью собственного родителя, ничто вокруг не казалось мне большим злом, чем я сам. Я почти ежечасно вспоминал о случившемся, но раскаянье так ни разу и не тронуло мою душу. Чтобы на свет не просочилось много досужей болтовни, в смерти отца я обвинил его слугу и в тот же день приказал повесить. Много притворной скорби излил я тогда, что даже священники искали для меня слова утешения. Я не звал их, но они приходили почтить память старика, покуда тот всегда близко знался с этой церковной нечистью. С тех пор ещё несколько лет я провёл, расточая в праздности свою жизнь и богатство. Совесть по-прежнему была мне чужда, а отчаянье никогда не терзало грудь. Слепая и милосердная, судьба щадила меня, и, не прозрей она однажды, я бы никогда не познал того, что кроется по ту сторону «гробовой доски».
Уже будучи обессиленным болезнью, я не раз думал какой будет моя смерть. Недуг, которому не было названия, убивал меня день ото дня, и никто не мог мне помочь. Все средства лишь на время облегчали странные корчи, которые вскоре вновь возвращались. В моё тело будто вселялся Дьявол! Каждый мускул растягивало и выворачивало, как полотняный лоскут; я не мог разжать челюсти, чтобы кричать, а лишь безвольно таращился на лекарей, стоящих у изножья моей постели. Когда же болезнь отступала, лёжа обессиленный, точно после погони, я едва мог что-то вспомнить. Недуг сделал из меня безумного затворника. Я путал день с ночью и явь со сном, таким же тяжёлым и страшным, как мои страданья. Вскоре, из всех врачевателей, подле меня остался лишь один - старик Бурхард. Он, как и остальные, был бессилен меня излечить, но его снадобья умели быстро прогонять боль и внушали мне надежду на лёгкую смерть.
Смерть...
Я солгу, если скажу, что измождённый болезнью, перестал бояться Её. Рабы земной жизни, распутники и святотатцы, все, кто втоптал своё распятье в грязь и откликнулся на зов плоти, страшатся её, как огня. Ведь ничто кроме тела, не даёт им большей радости, а смерть разрушит его, выгнав их беспокойный дух из своего единственного пристанища. И я боялся этого, как и множество грешников, живших лишь тем, что истово и с охотой исполняют все порывы своей плоти. Мученья отравляли мою жизнь; крепко схватив, тащили в могилу и, порой, рядом мне мерещилась сама безносая, в чёрном одеянье на костлявых плечах. Но пока я мог что-то чувствовать, пусть даже только боль, я не хотел расставаться с этой жизнью. Недолгая, исполненная страданий, она по-прежнему оставалась моей, и ничего дороже я не мог представить.
Не скрывая отчаянья, седовласый Бурхард растерянно качал головой, когда я спрашивал, сколько ещё зим мне предстоит встретить. Похоже, он каждый раз не верил, что я протяну ещё хоть несколько дней, но, между тем, очередная осень подходила к концу, и вот уже северный ветер принёс первые холода. Вместе с ними пришёл и тот человек.
Он единственный, кто никогда не говорил мне о Боге, странный врачеватель вообще мало говорил, а всё больше слушал мою сбивчивую речь. Рядом с ним, везде, точно тень, ходила девушка, его дочь. Однажды они постучали в ворота и попросили приютить их на ночлег. Мне сказали, что эти двое не похожи на бродяг или попрошаек, пускай они и шли пешком, их платья были чисты и скромны, а лица красивы. Я разрешил пустить их, и, хотя был слаб, мне всё же стало любопытно, что за люди оказались в моём неприветном жилище. Спустившись, я застал их за едой, но, заметив меня, они тут же отставили миски и учтиво поклонились.
«Моё имя Йохан», - негромко проговорил рослый темноволосый мужчина. От него веяло каким-то не здешним холодом, хоть весь облик и был исполнен кротости и спокойствия.
«Это ваша дочь?» - я перевёл взгляд на девушку.
Красоту её юного тела не могло скрыть даже выцветшее платье и грубые башмаки; на тонком лице, вылепленном без изъянов, как роза, алели губы, а в широко распахнутых тёмных глазах на мгновенье то вспыхивал, то гаснул огонь.
«Да, - улыбнулся мужчина, - её зовут Марика».
«Куда вы держите путь?»
«Кажется, - звонко заговорила девчонка, - дорога, с которой мы свернули сюда, ведёт в Идштайн, а значит, туда мы и идём».
«Вам что же, всё равно?» - удивился я странному ответу.
«Подобное для нас не в первой, - пожал плечами Йохан, - мы привыкли к странствиям и, по счастью, добрые люди, согласные дать нам кров, ещё не перевелись».
Помню, я хотел было продолжить разговор, но Йохан пристально уставился на меня и взгляд его был тревожен и мрачен.
«Смерть стоит у вас за спиной», - произнёс он.
Я нехотя кивнул.
«Меня снедает болезнь».
«Но Она ещё ничего не решила», - тихо добавила Марика.
«Вряд ли что-то помешает Ей добраться до меня», - я попытался спрятать свой страх, но почувствовал, как на лбу выступил холодный пот.
«Неужели, вы ни на что не надеетесь? - не унималась девчонка. – Даже на Бога?»
«Бог не помощник, тем, кто сам отверг его!»
«Вот как», - задумчиво протянул Йохан.
По лицам обоих было видно, что мой ответ их удивил, и, показалось, даже обрадовал. «Всё без толку», - мысленно отмахнулся я от этой болтовни. Завтра они уйдут отсюда, и я забуду эту встречу, как и множество прежних, вновь оставшись наедине со своим недугом.
В ту ночь бушевала страшная метель. Как обычно, выпив предложенное Бурхардом снадобье, я закрыл глаза, на секунду подумав, что устав видеть мои мученья, старик подсунул мне яд, до того горчила на языке эта холодная жижа. Оборвать самому, жизнь, за которую я хватался из последних сил, мне бы не достало смелости. Я так любил её, что никогда не мог насытиться, и даже самое страшное отчаяние не принудило бы меня отказаться от неё.
Ветер за окнами не стихал. Тьма слепила мне веки, окунув в беспокойный сон, и всё же, очень скоро невыносимая боль выдернула меня из забытья. Я метался на постели как безумный и звал старика, но он точно оглох на оба уха.
Внезапно, дверь в комнату скрипнула, и воздух вокруг легко колыхнулся.
«Бурхард?» - таращась во тьму, спросил я.
Ответа не последовало, но я услышал тихие приближающиеся шаги.
«Ваши страдания так тяжелы», - произнёс тонкий голос, и я почувствовал мягкую ладонь у себя на лбу.
Это была Марика. Я ничего не видел, но близость её тела, покой и тепло, исходившие от него, вмиг утешили мою боль. Её постель была куда дальше комнаты оглохшего бездаря, впрочем, тогда я не хотел даже думать, почему именно она пришла на мой крик. Одно её прикосновение оказалось лучше сотни снадобий, и этого было достаточно, чтобы оставить все смутные мысли. Это настоящее колдовство, но именно оно, а не молитва призвано спасать грешников.
«Вам легче?» - спросила она, склонившись, и волосы защекотали лицо.
Вместо ответа, я крепко прижал к губам её чудесную руку, и сон, впервые за долгое время, глубокий и безмятежный, закрыл мне глаза.
Утром, Бурхард клялся, что не слышал меня и с удивлением заметил, что я скоро перестану в нём нуждаться. «Не знаю, как это возможно, но вы исцелились!» - приговаривал он, осматривая меня, и недоумённо потрясал седой головой. Я и сам чувствовал, как многое во мне изменилось всего за одну ночь, и дело было в этой девушке. Я всё рассказал Йохану и попросил остаться на время, если дорога не спешит, и он, не раздумывая, согласился.
Прошло несколько дней, недуг не возвращался. Уверенный, что смерть потеряла меня из виду, обратив свой взор на другого несчастливца, я принялся жить как прежде. Бледную рубаху сменили богатые одежды; пища и вино, о вкусе которых я почти позабыл, вновь ласкали нутро, и Марика каждую ночь согревала мою постель. Она была так хрупка и юна, почти дитя, и оттого ещё желанней. Лучшая награда моему телу, за все перенесённые страдания. Что же до Йохана, он всё время пропадал в окрестных лесах и даже в самую студёную пору возвращался в замок лишь под вечер. Ни во взгляде, ни в голосе его не было перемены. По-прежнему почтительный и немногословный, он сделался тем, кому я стал поверять всё, что меня тревожит. Я изгнал от себя и Бурхарда, и всех остальных, оставив лишь несколько служек и эту двоицу. Замок почти опустел, но в душе у меня было тесно от радости.
Сладостно забываясь в объятиях Марики, я отвык от боли, как вскоре она возвратилась с новой силой. Тогда, сидя у моей постели, Йохан и завёл свой странный разговор. Он сказал, что может мне помочь, но не избавить от смерти, а воскресить, когда она заберёт меня.
«Вы не отказали нам в ночлеге, были добрым хозяином, и… я безошибочно чувствую кого мне стоит врачевать».
«Разве может отжившая плоть что-то кроме как исчезнуть? Откуда в ней взяться силам?»
«Это единственное, что вас тревожит? – усмехнулся он. – Мне казалось, жизнь желанна для вас не меньше моей дочери или даже больше того».
«И каково же твоё колдовство?»
«Сильнее всякой молитвы! Исцелять смерть – умение противное небу и всему живому, а владеющие им, изгнанные отовсюду, вечные странники. Испросить здесь ночлега меня призвал ваш страх. Он до того велик, что вот-вот обретёт свой собственный облик. Я видел сотни умирающих, но лишь самым алчным из них нужна была вечность. И вы такой же!»
«Хочешь сказать, остальные были рады умереть?»
«Они ещё верили, чтобы спастись им не придётся погубить свою душу. Но я-то знаю, на что вы променяли крест, - Йохан пристально взглянул мне в глаза. – Решайтесь!»
Вновь замеченный смертью и от того, готовый уцепится за любую надежду, что ещё посылала мне жизнь, я был жалок сам себе.
«Будь по-твоему».
В ожидании ночи, когда всё должно было измениться, мой разум повредился не меньше тела. Я умело лгал себе, пытаясь свыкнуться с тем, что должен встретить смерть или принять её от чужой руки, чтобы скорее воскреснуть. Точно помешанный, я твердил себе, о «новой жизни», и она виделась мне во сто крат полнее прежней. Я думал, как вернусь излеченный в свой дом, и с тех пор ни один недуг будет надо мною не властен…
Наконец, мне было приказано идти. Взять одну лошадь с телегой, и больше ничего. «Босой и с двумя медяками в кармане», - вспомнил я, хотя последние мне вряд ли пригодятся. Йохан стегнул лошадь. Марика сидела рядом со мной. «Не бойся», - вдруг шепнула она, обвив руками мои плечи. Её голова легла мне на грудь. Должно быть сердце выдало меня, колотившись, как безумное, и я чувствовал странную силу, несмотря на то, что был крайне худ и бледен. Ночь стояла ясная и холодная, на небе ни луны, ни звёзд. Замок быстро исчезал из виду и, проводив взглядом его последний шпиль, я больше не обернулся. «Смерть не конец», - пронеслось в голове. Горячее тепло девичьего тела пробиралось под кожу, и, крепче прижав Марику, я замер, дожидаясь когда кончится наша дорога.
Скрип колёс и глухой топот копыт умолкли возле кладбища. Раскинувшись на окраине какого-то селенья, оно лежало, погружённое в вязкую тьму, а вдалеке тускло горели окна хижин. Мои ноги коснулись земли. Тревожа тишину могил, Йохан подвёл меня к свежей яме под безымянным крестом.
«Здесь твой новый дом».
«Что!? Как это…»
Договорить я не успел, вмиг почувствовав на шее холодное лезвие и обжигающий поток, хлынувший из-под него. Схватившись за горло, я рухнул на землю, и, барахтаясь в собственной крови, заметил Марику и нож в её руке. Наклонившись ко мне, Йохан принялся что-то говорить, но я не слышал, видя лишь как он хмурит лоб и шевелит губами.
Смерть, тощей старухой, которой я ждал её, так и не пришла. С последней болью, страх сменился пустотой; она заволокла мой разум, как густой туман, и отпустила, когда всё было уже кончено. Я очнулся в этой яме, рот и глаза забиты землёй; я не дышу, сердце больше не бьётся. Однако же я не мёртв, и что-то изнутри пытается поднять мою плоть. Оно крепко сжимает грудь, устремляясь вверх по остывшим жилам, ползёт ледяным потоком, ещё холоднее меня самого и, достигнув высохшей глотки, распаляется огнём. Руки мои принимаются рыть тяжкую землю; бурая, отсыревшая, она поддаётся с трудом, но тело не чувствует усталости. Ничего не видя в абсолютной тьме, я, по-звериному чутко, слышу каждый шорох, что раздаётся на поверхности.
Откинув последнюю горсть, я вижу небо. Отныне и навсегда оно будет чёрным, а холодная луна заменит мне солнце. Крест над могилой безымянен и пуст, я всматриваюсь в гладкие доски, силясь вспомнить имя, но его нет, как нет и человека, память о котором одолела разум. «Кто я такой?» - твержу я, идя босоногим по размокшей земле. Желая вернуться в свой прежний дом, я ищу дорогу, но позабыл и её. Мучимый странной жаждой, я иду без цели. Вдруг, навстречу мне плетётся запоздалый путник - молодой бродяга, с пустой котомкой на плечах. Я провожаю его взглядом, но ноги не слушаются, и, рванувшись в след уходящему, я бросаюсь на него, точно дикий зверь, жадно впиваясь в охрипшее от крика горло; во рту тут же затеплилась кровь. Сладкая и пьянящая, её вкус не был похож ни на что испробованное мной прежде. Погасив жажду, я бросил обмякшее тело в грязь. Тот, в кого меня превратили, нигде и никогда не будет принят; безымянный мертвец, чудовище, убийца. От человека во мне теперь лишь смутный облик, а вместо мягкой постели, сырая могила. Но я по-прежнему буду ходить по земле, и ночь ещё не раз истечёт кровью от моих рук, чтобы эта жизнь никогда не кончалось.
Голод живых за гробом обращается в жажду, и уже сотню лет она отворяет мне веки. Предания о беспокойных мертвецах всегда полнили суеверную округу, но то лишь выдумки глупой черни. Что взаправду знают они о новой жизни в остывшем теле. Как возможно, что душа оставила его, а тлен бессилен обратить в прах.
Распутник и убийца, вот кем я жил и должен был умереть, но Дьявол оказался хитрее. Или это был ангел, решивший испытать на прочность закосневшего грешника? В могиле не найдётся ответа на этот вопрос. Распятье, воткнутое в холодную землю, никогда не знало моего имени, и кладбищенские вороны не слышали как чествовал убитого погребавший его тело врачеватель. Я, день ото дня, то благодарю, то проклинаю человека, превратившего меня в бессмертную тварь. Я жив, как мне того и хотелось, но ничто живое больше меня не тревожит. Только прошлое неясной тенью врезается в остатки памяти, когда жажда будит меня, и, вглядываясь во тьму, я думаю, сколь многое раньше значил для меня этот мир.
Давным-давно, мои наследные владения простирались от подножий Рёна до берегов Фульды. Я был богат и властен и не чтил ничьего закона кроме своего. Порок во мне был крепче льда в морозную зиму, и, как иные Богу, я воедино служил всем грехам, справляя обряды своей верности на телах блудниц или за карточным столом.
Из всех, кто пророчил мне вечные муки, был лишь один человек, чьи проклятья и брань я, до поры, оставлял без ответа. Говоря о чести и благородстве, отец не мог вразумить меня, и тогда его охватывал гнев. Я же терпеливо щадил старика молчанием, надеясь, что остатки родительской любви смягчат его сердце, но с годами он только черствел. В прошлом знатный рыцарь, завоевавший своё имя и земли преданной службой, я впал к нему в немилость с самого рождения. Не имея других детей, он упрямо пытался перековать мой нрав под себя. Уверенный, что холодная темница воспитает сына лучше отцовских наставлений, в детстве, за любое дурачество, меня сажали под замок; бывать где-то я мог лишь в окружении его слуг и стражей, и даже не нарочно пропасть у них из виду, значило новую встречу с подвальными крысами. И всё же, я рос и жил своенравным и верным лишь себе одному.
В день, когда я стал убийцей собственному отцу, он наконец-то понял, что надеждам на благородного праведника не суждено сбыться, и решил меня изгнать. До рассвета, босой и с двумя медяками в кармане, я должен был покинуть его замок. "Ослушаешься, и стражи сами переоденут тебя в лохмотья и вышвырнут за ворота!" - бросил он, смерив меня холодным взглядом. Я умолял не лишать меня хотя бы крыши над головой, но он был непреклонен. Что ж, старик ошибался, если думал, что я не решусь отомстить. Только настоящий дурак будет дожидаться позора, который уничтожит всю его жизнь, а таковым я не слыл даже среди своих недругов. Осушив на закате кувшин вина, я взял в руки кинжал. Отец не спал, когда я, зайдя в его покои, нарочито склонился, что-то бормоча про свой скорый уход. Крепче сжав за спиной холодную сталь, я сказал, что хочу попрощаться. Старик подозвал меня. На миг в его глазах мелькнуло подобие сожаления, но едва успев оттаять, они вновь замёрзли и на этот раз, навсегда. «Мой сын, единственное чего я желаю сейчас, это скорее изгнать тебя из своего дома и больше не слышать о тебе», - голос его звучал твёрдо и сурово, и я понял, он никогда не изменит своего решения. Я ничего не ответил. Всю жизнь отец мнил меня гнусным отпрыском, недостойным носить его имя, и, раз так, пускай последнее, что он запомнит, будет острое лезвие, одним рывком вошедшее в его грудь по самую рукоять.
Замарав руки кровью собственного родителя, ничто вокруг не казалось мне большим злом, чем я сам. Я почти ежечасно вспоминал о случившемся, но раскаянье так ни разу и не тронуло мою душу. Чтобы на свет не просочилось много досужей болтовни, в смерти отца я обвинил его слугу и в тот же день приказал повесить. Много притворной скорби излил я тогда, что даже священники искали для меня слова утешения. Я не звал их, но они приходили почтить память старика, покуда тот всегда близко знался с этой церковной нечистью. С тех пор ещё несколько лет я провёл, расточая в праздности свою жизнь и богатство. Совесть по-прежнему была мне чужда, а отчаянье никогда не терзало грудь. Слепая и милосердная, судьба щадила меня, и, не прозрей она однажды, я бы никогда не познал того, что кроется по ту сторону «гробовой доски».
Уже будучи обессиленным болезнью, я не раз думал какой будет моя смерть. Недуг, которому не было названия, убивал меня день ото дня, и никто не мог мне помочь. Все средства лишь на время облегчали странные корчи, которые вскоре вновь возвращались. В моё тело будто вселялся Дьявол! Каждый мускул растягивало и выворачивало, как полотняный лоскут; я не мог разжать челюсти, чтобы кричать, а лишь безвольно таращился на лекарей, стоящих у изножья моей постели. Когда же болезнь отступала, лёжа обессиленный, точно после погони, я едва мог что-то вспомнить. Недуг сделал из меня безумного затворника. Я путал день с ночью и явь со сном, таким же тяжёлым и страшным, как мои страданья. Вскоре, из всех врачевателей, подле меня остался лишь один - старик Бурхард. Он, как и остальные, был бессилен меня излечить, но его снадобья умели быстро прогонять боль и внушали мне надежду на лёгкую смерть.
Смерть...
Я солгу, если скажу, что измождённый болезнью, перестал бояться Её. Рабы земной жизни, распутники и святотатцы, все, кто втоптал своё распятье в грязь и откликнулся на зов плоти, страшатся её, как огня. Ведь ничто кроме тела, не даёт им большей радости, а смерть разрушит его, выгнав их беспокойный дух из своего единственного пристанища. И я боялся этого, как и множество грешников, живших лишь тем, что истово и с охотой исполняют все порывы своей плоти. Мученья отравляли мою жизнь; крепко схватив, тащили в могилу и, порой, рядом мне мерещилась сама безносая, в чёрном одеянье на костлявых плечах. Но пока я мог что-то чувствовать, пусть даже только боль, я не хотел расставаться с этой жизнью. Недолгая, исполненная страданий, она по-прежнему оставалась моей, и ничего дороже я не мог представить.
Не скрывая отчаянья, седовласый Бурхард растерянно качал головой, когда я спрашивал, сколько ещё зим мне предстоит встретить. Похоже, он каждый раз не верил, что я протяну ещё хоть несколько дней, но, между тем, очередная осень подходила к концу, и вот уже северный ветер принёс первые холода. Вместе с ними пришёл и тот человек.
Он единственный, кто никогда не говорил мне о Боге, странный врачеватель вообще мало говорил, а всё больше слушал мою сбивчивую речь. Рядом с ним, везде, точно тень, ходила девушка, его дочь. Однажды они постучали в ворота и попросили приютить их на ночлег. Мне сказали, что эти двое не похожи на бродяг или попрошаек, пускай они и шли пешком, их платья были чисты и скромны, а лица красивы. Я разрешил пустить их, и, хотя был слаб, мне всё же стало любопытно, что за люди оказались в моём неприветном жилище. Спустившись, я застал их за едой, но, заметив меня, они тут же отставили миски и учтиво поклонились.
«Моё имя Йохан», - негромко проговорил рослый темноволосый мужчина. От него веяло каким-то не здешним холодом, хоть весь облик и был исполнен кротости и спокойствия.
«Это ваша дочь?» - я перевёл взгляд на девушку.
Красоту её юного тела не могло скрыть даже выцветшее платье и грубые башмаки; на тонком лице, вылепленном без изъянов, как роза, алели губы, а в широко распахнутых тёмных глазах на мгновенье то вспыхивал, то гаснул огонь.
«Да, - улыбнулся мужчина, - её зовут Марика».
«Куда вы держите путь?»
«Кажется, - звонко заговорила девчонка, - дорога, с которой мы свернули сюда, ведёт в Идштайн, а значит, туда мы и идём».
«Вам что же, всё равно?» - удивился я странному ответу.
«Подобное для нас не в первой, - пожал плечами Йохан, - мы привыкли к странствиям и, по счастью, добрые люди, согласные дать нам кров, ещё не перевелись».
Помню, я хотел было продолжить разговор, но Йохан пристально уставился на меня и взгляд его был тревожен и мрачен.
«Смерть стоит у вас за спиной», - произнёс он.
Я нехотя кивнул.
«Меня снедает болезнь».
«Но Она ещё ничего не решила», - тихо добавила Марика.
«Вряд ли что-то помешает Ей добраться до меня», - я попытался спрятать свой страх, но почувствовал, как на лбу выступил холодный пот.
«Неужели, вы ни на что не надеетесь? - не унималась девчонка. – Даже на Бога?»
«Бог не помощник, тем, кто сам отверг его!»
«Вот как», - задумчиво протянул Йохан.
По лицам обоих было видно, что мой ответ их удивил, и, показалось, даже обрадовал. «Всё без толку», - мысленно отмахнулся я от этой болтовни. Завтра они уйдут отсюда, и я забуду эту встречу, как и множество прежних, вновь оставшись наедине со своим недугом.
В ту ночь бушевала страшная метель. Как обычно, выпив предложенное Бурхардом снадобье, я закрыл глаза, на секунду подумав, что устав видеть мои мученья, старик подсунул мне яд, до того горчила на языке эта холодная жижа. Оборвать самому, жизнь, за которую я хватался из последних сил, мне бы не достало смелости. Я так любил её, что никогда не мог насытиться, и даже самое страшное отчаяние не принудило бы меня отказаться от неё.
Ветер за окнами не стихал. Тьма слепила мне веки, окунув в беспокойный сон, и всё же, очень скоро невыносимая боль выдернула меня из забытья. Я метался на постели как безумный и звал старика, но он точно оглох на оба уха.
Внезапно, дверь в комнату скрипнула, и воздух вокруг легко колыхнулся.
«Бурхард?» - таращась во тьму, спросил я.
Ответа не последовало, но я услышал тихие приближающиеся шаги.
«Ваши страдания так тяжелы», - произнёс тонкий голос, и я почувствовал мягкую ладонь у себя на лбу.
Это была Марика. Я ничего не видел, но близость её тела, покой и тепло, исходившие от него, вмиг утешили мою боль. Её постель была куда дальше комнаты оглохшего бездаря, впрочем, тогда я не хотел даже думать, почему именно она пришла на мой крик. Одно её прикосновение оказалось лучше сотни снадобий, и этого было достаточно, чтобы оставить все смутные мысли. Это настоящее колдовство, но именно оно, а не молитва призвано спасать грешников.
«Вам легче?» - спросила она, склонившись, и волосы защекотали лицо.
Вместо ответа, я крепко прижал к губам её чудесную руку, и сон, впервые за долгое время, глубокий и безмятежный, закрыл мне глаза.
Утром, Бурхард клялся, что не слышал меня и с удивлением заметил, что я скоро перестану в нём нуждаться. «Не знаю, как это возможно, но вы исцелились!» - приговаривал он, осматривая меня, и недоумённо потрясал седой головой. Я и сам чувствовал, как многое во мне изменилось всего за одну ночь, и дело было в этой девушке. Я всё рассказал Йохану и попросил остаться на время, если дорога не спешит, и он, не раздумывая, согласился.
Прошло несколько дней, недуг не возвращался. Уверенный, что смерть потеряла меня из виду, обратив свой взор на другого несчастливца, я принялся жить как прежде. Бледную рубаху сменили богатые одежды; пища и вино, о вкусе которых я почти позабыл, вновь ласкали нутро, и Марика каждую ночь согревала мою постель. Она была так хрупка и юна, почти дитя, и оттого ещё желанней. Лучшая награда моему телу, за все перенесённые страдания. Что же до Йохана, он всё время пропадал в окрестных лесах и даже в самую студёную пору возвращался в замок лишь под вечер. Ни во взгляде, ни в голосе его не было перемены. По-прежнему почтительный и немногословный, он сделался тем, кому я стал поверять всё, что меня тревожит. Я изгнал от себя и Бурхарда, и всех остальных, оставив лишь несколько служек и эту двоицу. Замок почти опустел, но в душе у меня было тесно от радости.
Сладостно забываясь в объятиях Марики, я отвык от боли, как вскоре она возвратилась с новой силой. Тогда, сидя у моей постели, Йохан и завёл свой странный разговор. Он сказал, что может мне помочь, но не избавить от смерти, а воскресить, когда она заберёт меня.
«Вы не отказали нам в ночлеге, были добрым хозяином, и… я безошибочно чувствую кого мне стоит врачевать».
«Разве может отжившая плоть что-то кроме как исчезнуть? Откуда в ней взяться силам?»
«Это единственное, что вас тревожит? – усмехнулся он. – Мне казалось, жизнь желанна для вас не меньше моей дочери или даже больше того».
«И каково же твоё колдовство?»
«Сильнее всякой молитвы! Исцелять смерть – умение противное небу и всему живому, а владеющие им, изгнанные отовсюду, вечные странники. Испросить здесь ночлега меня призвал ваш страх. Он до того велик, что вот-вот обретёт свой собственный облик. Я видел сотни умирающих, но лишь самым алчным из них нужна была вечность. И вы такой же!»
«Хочешь сказать, остальные были рады умереть?»
«Они ещё верили, чтобы спастись им не придётся погубить свою душу. Но я-то знаю, на что вы променяли крест, - Йохан пристально взглянул мне в глаза. – Решайтесь!»
Вновь замеченный смертью и от того, готовый уцепится за любую надежду, что ещё посылала мне жизнь, я был жалок сам себе.
«Будь по-твоему».
В ожидании ночи, когда всё должно было измениться, мой разум повредился не меньше тела. Я умело лгал себе, пытаясь свыкнуться с тем, что должен встретить смерть или принять её от чужой руки, чтобы скорее воскреснуть. Точно помешанный, я твердил себе, о «новой жизни», и она виделась мне во сто крат полнее прежней. Я думал, как вернусь излеченный в свой дом, и с тех пор ни один недуг будет надо мною не властен…
Наконец, мне было приказано идти. Взять одну лошадь с телегой, и больше ничего. «Босой и с двумя медяками в кармане», - вспомнил я, хотя последние мне вряд ли пригодятся. Йохан стегнул лошадь. Марика сидела рядом со мной. «Не бойся», - вдруг шепнула она, обвив руками мои плечи. Её голова легла мне на грудь. Должно быть сердце выдало меня, колотившись, как безумное, и я чувствовал странную силу, несмотря на то, что был крайне худ и бледен. Ночь стояла ясная и холодная, на небе ни луны, ни звёзд. Замок быстро исчезал из виду и, проводив взглядом его последний шпиль, я больше не обернулся. «Смерть не конец», - пронеслось в голове. Горячее тепло девичьего тела пробиралось под кожу, и, крепче прижав Марику, я замер, дожидаясь когда кончится наша дорога.
Скрип колёс и глухой топот копыт умолкли возле кладбища. Раскинувшись на окраине какого-то селенья, оно лежало, погружённое в вязкую тьму, а вдалеке тускло горели окна хижин. Мои ноги коснулись земли. Тревожа тишину могил, Йохан подвёл меня к свежей яме под безымянным крестом.
«Здесь твой новый дом».
«Что!? Как это…»
Договорить я не успел, вмиг почувствовав на шее холодное лезвие и обжигающий поток, хлынувший из-под него. Схватившись за горло, я рухнул на землю, и, барахтаясь в собственной крови, заметил Марику и нож в её руке. Наклонившись ко мне, Йохан принялся что-то говорить, но я не слышал, видя лишь как он хмурит лоб и шевелит губами.
Смерть, тощей старухой, которой я ждал её, так и не пришла. С последней болью, страх сменился пустотой; она заволокла мой разум, как густой туман, и отпустила, когда всё было уже кончено. Я очнулся в этой яме, рот и глаза забиты землёй; я не дышу, сердце больше не бьётся. Однако же я не мёртв, и что-то изнутри пытается поднять мою плоть. Оно крепко сжимает грудь, устремляясь вверх по остывшим жилам, ползёт ледяным потоком, ещё холоднее меня самого и, достигнув высохшей глотки, распаляется огнём. Руки мои принимаются рыть тяжкую землю; бурая, отсыревшая, она поддаётся с трудом, но тело не чувствует усталости. Ничего не видя в абсолютной тьме, я, по-звериному чутко, слышу каждый шорох, что раздаётся на поверхности.
Откинув последнюю горсть, я вижу небо. Отныне и навсегда оно будет чёрным, а холодная луна заменит мне солнце. Крест над могилой безымянен и пуст, я всматриваюсь в гладкие доски, силясь вспомнить имя, но его нет, как нет и человека, память о котором одолела разум. «Кто я такой?» - твержу я, идя босоногим по размокшей земле. Желая вернуться в свой прежний дом, я ищу дорогу, но позабыл и её. Мучимый странной жаждой, я иду без цели. Вдруг, навстречу мне плетётся запоздалый путник - молодой бродяга, с пустой котомкой на плечах. Я провожаю его взглядом, но ноги не слушаются, и, рванувшись в след уходящему, я бросаюсь на него, точно дикий зверь, жадно впиваясь в охрипшее от крика горло; во рту тут же затеплилась кровь. Сладкая и пьянящая, её вкус не был похож ни на что испробованное мной прежде. Погасив жажду, я бросил обмякшее тело в грязь. Тот, в кого меня превратили, нигде и никогда не будет принят; безымянный мертвец, чудовище, убийца. От человека во мне теперь лишь смутный облик, а вместо мягкой постели, сырая могила. Но я по-прежнему буду ходить по земле, и ночь ещё не раз истечёт кровью от моих рук, чтобы эта жизнь никогда не кончалось.
Новость отредактировал Estellan - 11-10-2021, 18:59
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Могила болезнь смерть авторская история