Катарина
Про меня в этом городе ходят легенды. Кто-то говорит, что видел меня, а кто-то утверждает, что я - бесплотный дух. В любом случае суеверные жители уверены, что встретить после наступления темноты молодую девушку в длинном бледно-голубом платье- это дурная примета, предвещающая скорую смерть. Особенно в это верят женщины, у которых есть сыновья. Жители города помнят меня, даже спустя почти триста лет, после моей смерти… Но их страхи напрасны. Если бы полиция внимательнее проверяла личные данные убитых в этом городе юношей, то наверняка бы их внимание привлек бы тот факт, что все мои жертвы были родственниками в разной степени. Это открытие дало бы ответы на многие их вопросы.Меня зовут Катарина, я родилась в этом небольшом городе, где и продолжаю обитать после смерти. Много лет назад я была здесь очень счастлива. У меня было все, что могла пожелать девушка в то время. Мои родители были обеспеченными людьми, я выросла в прекрасном доме с огромным садом, меня одевали в самые красивые платья и дарили самые дорогие игрушки. Но больше всего я любила свое пианино, на котором я могла играть часами и петь, не замечая ни времени, ни усталости, ни голода. Все восхищались моим голосом и часто просили спеть, когда отец устраивал званые вечера. В один из таких вечеров я познакомилась с Клодом и его матерью.
Гости попросили спеть меня одну очень красивую арию, и пока я ее пела, в зал, стараясь не шуметь, вошли опоздавшие гости. Первой зашла женщина средних лет, а следом прекрасный юноша, который застыл в дверях и слушал мое пение.
В то момент мне казалось, что я вот-вот забуду все слова, возьму неверную ноту и разочарую всех этих людей, но мне было все равно, ведь сегодня я встретила свою первую и последнюю любовь.
Я знала его с детства, но мы почти не общались. Может быть, пару раз я была приглашена на его дни рождения, или его семья приходила к нам с визитом. Вскоре они вовсе уехали в Париж, в котором прожили почти двенадцать лет и вернулись буквально на днях. За это время Клод превратился в красивого юношу.
Он был довольно высок, прекрасно сложен, его красивое, слегка надменное лицо обрамляли выбивавшиеся из перехваченного на затылке черной лентой хвоста русые локоны. Но меня пленили его необыкновенные темно-карие глаза. У людей с таким цветом глаз взгляд обычно мягкий и податливый, но когда я смотрела в его глаза, мне казалось, что я - маленькая льдинка, упавшая в чашку с горячим шоколадом. За его безупречными манерами я всегда улавливала не понятную мне, и оттого неотразимую порочность. Даже в вечер нашей первой встречи, когда нам представилась возможность поговорить без вмешательства моих многочисленных родственников и гостей, он вел себя довольно смело, позволяя себе шутки и фразы с заведомо непристойным двойным смыслом.
Мой отец и его мать, как выяснилось, были давно знакомы, очень давно, я бы даже сказала слишком. Еще до того, как я появилась на свет, намного раньше своей женитьбы и помолвки, мой отец был объектом страстной привязанности этой ныне степенной и зрелой женщины, но, видимо, безуспешно. Весь вечер моя мать избегала ее общества, ибо даже я, столь увлеченная своим новым знакомым заметила, как непринужденно и раскованно гостья общалась с моим отцом и с какой холодной неприязнью смотрела на мою мать, когда та приближалась к своему мужу.
Не жаловала она и меня. От моих глаз не укрылось, что ей неприятно мое общество из-за потрясающего сходства между мной и матерью, поэтому всякий раз, когда Клод подходил ко мне, или приглашал на танец, она находила предлог, чтобы увести его от меня. Но это еще больше сближало нас и перед его уходом мы договорились тайно встретиться завтра вечером в моем саду.
Как мне нравились наши встречи, их таинственность и сокровенность. Я трепетала от его нежных прикосновений, холодной красоты его лица, пылкости речей…
Мой отец знал о нашей дружбе и всегда был рад, когда Клод бывал у нас. Отец хотел, чтобы рухнула стена между моей матерью и матерью Клода, ведь теперь мы были почти соседями. Недели казались мне днями, я жила от встречи к встрече с Клодом, я даже стала реже играть на своем пианино. Все чаще меня можно было увидеть сидящей у подоконника, мечтательно подперевшей подбородок рукой с отсутствующим взглядом вспоминающей недавнюю встречу.
Несколько месяцев подряд Клод приходил к нам, и мы шли с ним в сад или к небольшому пруду, где плавали ручные лебеди и часами разговаривали обо всем на свете. Но неизбежно приближался тот день, когда наша дружба перестала быть таковой. Клод объяснился со мной и сказал, что, как только получит разрешение родителей, незамедлительно попросит моей руки. Я была счастлива, когда позволила ему поцеловать себя, и еще долго после его ухода не поднималась в свою комнату, возрождая в памяти его поцелуй и мечтая о скором счастливом замужестве.
Но как ни странно, после этой встречи он перестал бывать у нас, а я объясняла это тем, что он дожидается лучшего момента, чтобы объявить своим родителям о решении жениться на мне. Но проходили недели, а Клода все не было. Я не знала, что и думать, воспитание не позволяло мне попытаться самой узнать причину столь долгого его отсутствия. Но случай представился сам.
Как обычно, в воскресение мы всей семьей отправились в церковь. Город был маленьким, поэтому все прихожане собирались в одной церкви и сегодня на воскресную службу пришел Клод с родителями и незнакомой мне девушкой. Он держал ее под руку, как свою невесту, но я тешила себя мыслью, что это, скорее всего кузина, или сестра.
Казалось, служба длилась вечно, и после ее окончания наши семьи встретились во дворе для дружеского приветствия. Клод все еще держал под руку незнакомку и делал вид, будто видит меня впервые. Но я выдавала нас обоих. Мои глаза покраснели от подступивших слез, я не сводила с Клода взгляд, а его мать с довольной улыбкой наблюдала эту отвратительную сцену. В коротком разговоре она вскользь упомянула, что Элеонора (так звали эту девушку) вот уже пять лет, как является невестой Клода, и теперь настало время им пожениться, и как можно скорее, пока не наступила дождливая осень.
В те минуты я возненавидела себя за свою глупость и непроницательность. Я подняла глаза и встретилась взглядом с Элеонорой. С какой ненавистью и брезгливость взирала на меня эта юная девушка!
Заметив, что мы смотрим друг на друга, отец Клода торопливо представил меня ей. Она хищно улыбнулась мне и заявила, что будет чрезвычайно счастлива, если наша семья почтит своим присутствием их свадьбу. Я лишь поблагодарила ее за приглашение и теперь изо всех сил старалась не терять самообладания.
Тогда я и не подозревала, что тот день был не самым ужасным в моей жизни. В лице Элеоноры и матери Клода я видела лишь будущих сноху и свекровь. Но судьба всегда преподносит нам самые неожиданные сюрпризы.
С этого дня моя жизнь превратилась в кошмар. Мне не было спасения даже дома, где не смолкали разговоры о предстоящей свадьбе.
Я с ужасом ждала этого дня, мне становилось дурно, когда приходил портной и снимал с меня мерки, чтобы сшить платье, заказанного специально для этого случая. Великолепное, бледно-голубое платье, из китайского шелка, от которого я бы еще месяц назад пришла в неописуемый восторг, сейчас казалось мне погребальным саваном (ведь так оно и было). Настал день свадьбы. Горничная разбудила меня раньше обычного, помогла мне умыться и достала из шкафа готовое платье. Она разглядывала его с нескрываемым восхищением и явно посчитала меня сумасшедшей, когда я расплакалась, увидев себя в зеркале. Мать то и дело заглядывала в мою комнату и торопила меня. Даже она не понимала, что происходило со мной в те минуты.
Дальнейшие сборы, утомительная дорога в церковь и даже венчание казались мне мучительным бредом моего воспаленного воображения и лишь оказавшись в доме Клода я, наконец, очнулась от оцепенения. Все веселились, изредка кто-то произносил кроткие речи и тосты, играла музыка. Вдруг я услышала, как женский голос, перекрикивая царящий шум, просит сыграть вальс специально для жениха и невесты. Голос приближался. Он принадлежал матери Клода. Она подошла ко мне и приобняв за талию так же громко предложила гостям попросить меня спеть для Элеоноры и Клода. Мне было безразлично все, что происходило вокруг и я не заметила, как в моих руках оказался бокал с шампанским. Все внимание было обращено на прекрасно вальсирующих молодоженов, в то время как настойчивая рука подталкивала бокал к моим губам, заставляя делать глоток за глотком. Внезапная боль в горле заставила меня взглянуть на того, кто так заботливо угощал меня шампанским. Я не удивилась, когда увидела, что это все еще мать Клода придерживает меня за талию и со странной выжидающей улыбкой смотрит на меня. Очередной приступ боли вызвал неудержимый кашель, но его не было слышно за оглушительной музыкой и громким смехом собравшихся.
Я попыталась сказать, что мне не здоровится, но как только я сделала вдох, рот наполнился хлынувшей из горла кровью. Внутри все горело, казалось, что я выпила раскаленного олова. Все те же сильные руки увлекали меня прочь из зала. В полузабытьи я слышала, как затихла музыка, как одновременно открыли дюжину бутылок шампанского, и еще торопливые шаги. Кто-то явно хотел нас догнать. Через мгновение передо мной стояла Элеонора, ее глаза лихорадочно блестели, она что-то сжимала в руках. Теперь уже вдвоем они тащили меня на безлюдную веранду. Ужасная боль в горле не давала мне спросить у них, куда мы идем и зачем… Но внезапно меня пронзила мысль, что шампанское, выпитое мной было отравлено, а эти две женщины просто сообщницы, решившие избавиться от меня. Я не могла даже позвать на помощь. Они сделали меня немой, но этого им было не достаточно. Теперь Элеонора не прятала то, что несла все это время в руке. То был небольшой, но острый, как бритва нож. Они усадили меня на скамейку и Элеонора не говоря ни слова взяла мою руку и со всей силы полоснула ножом по запястью. Мгновенно разошедшаяся кожа налилась кровью и уже через несколько секунд из раны, пульсируя небольшими фонтанами, полилась кровь. То же самое она сделала и со вторым моим запястьем. Мне было почти не больно. Меня мутило. Несмотря на шок, я осознавала, что делаю последние вздохи, что свои последние слова я уже произнесла, хотя и не помнила их. Когда меня найдут, все подумают, что я - самоубийца, и осудят меня и еще раз похвалят Клода за то, что он выбрал себе в жены такую порядочную девушку, как Элеонора.
Они уже собрались, было уходить, но мать Клода неожиданно развернулась и направилась ко мне. Во мне вспыхнула надежда на спасение, неужели она одумалась?! Элеонора тоже остановилась, но с ней стоял еще кто-то. Сквозь пелену, застилающую мне глаза,я с трудом разглядела Клода. Он стоял рядом со своей женой и спокойно смотрел на меня. Он видел, что они сделали со мной, но не помешал им! Тем временем его мать приблизилась ко мне и, склонившись над моим ухом, яростно прошипела, что коль уж ей не суждено было стать женой моего отца, то мне и подавно не стать женой ее сына, а своей смертью я обязана природе, которая наградила нас с матерью почти одинаковыми лицами.
Банальная женская месть стала причиной моей смерти. Мое тело нашли через несколько часов после того, как с моих губ сорвался последний вздох.
Никто не сомневался в том, что я покончила с собой, меня не стали хоронить на городском кладбище, а погребли за оградой, как остальных преступников и самоубийц. На похоронах отец не присутствовал, отрекшись от меня, а мать проводила мой гроб только до поворота, за которым начиналось кладбище.
Спустя сорок дней я открыла глаза и в удушливом мраке дотронулась рукой до крышки гроба. Я не могла выбраться из него около недели, не умирая от удушья, голода и холода. Когда же перед рассветом я, наконец, выбралась из своей могилы, то обнаружила, что процесс распада не тронул моего тела. Вокруг было тихо, только в миле отсюда, в лесу тоскливо выли волки.
В предрассветных сумерках я оглядела себя. На мне было платье, в котором я умерла, на руках засохли кровавые разводы. Перед похоронами меня даже не омыли. В моих спутанных волосах застряли сухие листья и комья земли. Видимо, своих похорон я дожидалась в каком- нибудь сарае. , Оглядевшись вокруг, я увидела ограду, за которой начиналось кладбище, увидела свою могилу, сиротливо притулившуюся на обочине рядом с еще несколькими, нетронутую людскими ногами изморозь, и примятую землю на месте полагавшегося надгробия. Еще долгое время я боялась уходить с кладбища. Меня не мучил голод, я не мерзла на ледяном ветру, не испытывала страха сидя ночами в чьих-то родовых склепах. День сменяла ночь, недели растянулись на месяцы, но что-то удерживало меня на одном месте, будто не пришло еще время предстать перед своими убийцами.
Кончилась осень, наступила зима. Три самых холодных месяца я не выходила из склепа, потому что мое ступни примерзали к мощеным дорожкам, петлявшим между могилами. Весну я почти не заметила, а когда наступило лето, я почувствовала, что могу, наконец, покинуть свое убежище.
Дождавшись глубокой ночи, я вышла на дорогу, ведущую к городским воротам. Меня никто не остановил, когда я открыла их и вошла в город. На улицах не было ни души, весь город еще спал. Свет не горел и в доме Клода.
Первым желанием было поджечь их дом и покончить со всеми, но удовлетворение мне приносила мысль, что я собственноручно могу лишить жизни своих убийц, каждого по очереди. Спустя столько лет моя ненависть улеглась и теперь мне не доставит удовольствия заново пережить события той ночи, скажу только, что увидев меня в дверях своей спальни, Клод забился в приступе эпилепсии, а Элеонора молила пощадить ее не родившегося ребенка. Позже их обоих хоронили в закрытых гробах. Что касается матери Клода, то с ней я расправилась самым простым и быстрым способом - свернула ей шею.
Уже собираясь уходить, я услышала детский плачь. Он доносился из полуоткрытой двери, за которой была детская спальня. Войдя в нее, я увидела маленькую кроватку, в которой, надрываясь от плача, лежал младенец. Да, это был ребенок Клода и Элеоноры.
Их общий сын, то, что столько месяцев удерживало меня от преждевременной мести. Теперь этот ребенок, его дети и внуки, все его потомство будет расплачиваться за грехи своих родителей. Я это знала, ибо чувствовала безграничную ненависть к этому еще не разумному созданию.
Спустя столько лет, лишив жизни почти сотню ни в чем не повинных юношей я не могу заставить себя перестать ненавидеть. Я убивала, и буду убивать, всегда оставляя хотя бы одного новорожденного отпрыска для продолжения ненавистного мне рода.
Моя могила все еще за кладбищенской оградой, об этом знаю только я, и только я смогу теперь найти то место. Возможно, порочный круг не замкнется до тех пор, пока я не буду похоронена по всем правилам. Но сначала придется найти меня…