Прима

Он приходил в один и тот же час
И любовался ею в профиль и анфас.

Она же танцевала, так легка,
Прозрачна, словно горная река.

И он смотрел, как льется рампы свет
На ее тонкий, нежный силуэт.

С закрытыми глазами, не дыша,
Он слушал, как ее шелка шуршат,

Как кисти рук ее взмывают ввысь,
Как ступни ног рисуют вновь эскиз…

Как белой шеи мраморный изгиб
Его манил, навеки сна лишив!..

Но раз случилась страшная беда:
Он не забудет день тот никогда!

Сломалось что-то. С силой ухнув вниз,
На сцену рухнул каменный карниз…

А там, внизу, парила вновь Она…
И наступила в зале тишина.

И он завыл, нарушив тишину,
Как воет волк на желтую луну…

С тех пор прошло немало долгих лет,
Остался от театра лишь скелет.

Повсюду мусор, дней веселых хлам,
То не театр был – души заблудшей храм!

За много лет он от толпы отвык,
Но приходил туда порой седой старик.

Посередине сцены он стоял,
Сквозь слез завесу глядя в пыльный зал.

Раз защемила грудь у старика,
Возможно, сердце. Нет, наверняка!

И, словно чувствуя, он из последних сил
В разрушенный театр поспешил.

Но… что это? Вдруг приглушенный свет,
В неясной дымке милый силуэт!

Она порхала, словно мотылек.
И в этот миг он не был одинок!

Она летала: ввысь и снова ввысь!
У старика из глаз мечты лились…

Он на нее смотрел, заворожен,
То явь была, совсем-совсем не сон!

Она смеялась только для него!
И на душе вдруг стало так легко…

Она коснулась старческой щеки,
И не было родней ее руки…

Она его манила за собой,
И он нырнул в пучину с головой…

На сердце сразу стало хорошо…
О ней мечтал он, и теперь нашел…

Три дня спустя его холодный труп
Нашли. Рвалась улыбка с губ,

И лик его в спокойствии застыл:
Счастливым самым он на свете был!..