История одного города
У-ууууууу-ууу…Утро. Гудение ламп над головой. В воздухе витает запах свежей краски и несвежих завтраков из столовки. Как всегда.
АннаВанна копошится у доски. Располнела так, что розовый костюмчик на ней уже не застегивается. Наверняка будет расчерчивать длинные таблицы и вписывать в них глаголы. А может, и не будет. Мне все равно с последней парты не видно. Зрение у меня не ахти.
В огромном кабинете французского – собачий холод. Раньше здесь был цех или что-то в этом роде. Завод Калинина, да. Закрылся пару лет назад, и кому-то пришла гениальная мысль устроить здесь школу.
Штукатурка с потолка осыпается прямо мне на парту. Надо бы вытереть ее тряпочкой, а я просто рисую пальцем разводы. Вся изгваздалась, конечно. Алешкин впереди закатывается кашлем. Дурак. Ему давно пора бросить школу, раз он такой больной. Дыры в стенах заклеили наспех скроенными стенгазетами, а продувает все равно. Ипатьева отвечает. Она, разумеется, знает все, поэтому-то и ходит важная, будто индючиха. Да какая разница? Я все равно никогда не слышу ее. Я слышу только гудение ламп. И стук колес – изредка.
За окном - железная дорога. Поезда с огромной скоростью проносятся по мосту, мимо станции, и уезжают в неизвестность.
-Я здесь! Заберите меня отсюда! Остановитесь! Я здесь!
Маленькая фигурка на насыпи. Женька, конечно. Рыженькая, с косичками, в белом платьице. Она у нас любит покричать. Бедная. Сколько не кричи – поезда все равно не остановятся. Они никогда не останавливаются. Им нет никакого дело до бедной, замерзшей Женьки.
Я люблю смотреть на поезда.
-Я здесь! Заберите меня!
И почему моя лучшая подруга родилась такой наивной? Даже жалко ее немного.
Я отворачиваюсь от окна и поднимаю руку:
-АннаВанна, можно вопрос?
-Конечно, Танечка!
-Зачем мы изучаем французский?
Я задаю этот вопрос каждый урок, за пять минут до звонка.
-Мы изучаем этот язык, чтобы повысить нашу эрудицию. И потом, если мы когда-нибудь поедем во Францию…
-Мы не поедем во Францию. Никогда.
Она кивает, будто соглашается со мной.
-А теперь продолжим урок…
Она всегда отвечает мне именно так. Традиция? Да, традиция.
Вот и звонок. В коридорах – тьма кромешная. Свет экономят, знаете ли. Какой-то паренек лезет отмычкой в кабинет химии. Вот такая экономия…
-Ты чего? Там даже реактивов нет, все вынесли уже. Опоздал, братец! – говорю я ему.
Он машет рукой: мол, может, что-то и нарою. Ну-ну.
Небо заволокло облаками. Грязными, серо-бурыми. К вечеру заморосит, это точно. А если заморосит, то это на неделю. Нет, не пойду завтра в школу…
У дверей развалился Витька Хорьков. Тыкаю его носком ботинка:
-Ефимыч найдет, наваляет!
А Витьке все нипочем. Глазенки круглые-круглые. Накурился.
Здесь, в Октябрьске, что ни месяц, то дождь. «Вечный октябрь», - шутят местные жители. Лето радует лишь тучами комарья и зноем, да таким, что голова трещит. Ладно, хотя бы короткое. В августе – уже осень. Грязь, сырость…
Опрометью пробегаю школьный двор и футбольное поле. По утрам здесь часто выгуливают недружелюбных собачек. На прошлой неделе мне все джинсы разодрали, гады.
Вдруг – слышу, зашуршало что-то.
Слева наскакивает старуха. В кустах пряталась. Попрошайка. Каждое утро караулит, стерва. Знает, что у меня деньжата водятся. Хватает за руку и вопит:
-Девонька! Не для себя прошу, для Бога!
-Пить – грех великий, бабушка. Покайтесь лучше.
-Ах ты курва!! Копеечки пожалела! Смотри, придет каленый к тебе…
Сама-то поняла, что сказала?
Я поворачиваюсь к ней и очень тихо говорю:
-Смотри, прирежу. И не посмотрю, что старая.
Притихла. Ну вот, давно бы так.
-Татка, Татка! Поди сюда!!
Мальчишки бегут. Наши, дворовые. Штука и Кислый. На дворе сентябрь, а они в майках. Мать их куда смотрит?! Ясно дело, куда. В телевизор…
Я их ругаю. Они головой качают: крепкие, говорят. Хоть и курим, а все равно крепкие.
-Татка, к бакалейному пошли! Там такое!
-Что, опять стекла побили? Так хлеб все равно только на следующей недели привезут.
Головами качают. Нет, видно посерьезней что-то.
Дошли до газончика. А там и другие ребята стоят. Сгрудились, перешептываются. Что-то там на асфальте, кажется. Может, кошка дохлая?
-Так, малышня, в сторону! Дайте даме взглянуть.
Вмиг замолкли, расступились. А у самих глаза квадратные, как у Витьки. Подхожу к тому самому месту и сажусь на корточки. Вот оно что…
-А ну пошли отсюда! Чтоб я вас тут не видела! – прикрикнула я на них. Разбежались. Неохотно, правда, то и дело оглядывались.
-Кыш, кыш!
Ну нечего тут детям смотреть. Совершенно нечего.
Только Штука с Кислым остались.
-Татка, не прогоняй!
Что с ними сделаешь… А ведь нехорошо на след пялиться. Примета плохая.
-А след-то совсем свежий. Еще горячий, - говорит Штука.
-Смотри-ка, как асфальт прожгло! На пол пальца!
Интересно им. Мальчишки...И ведь не боятся ни сколечко! А у меня дыханье сперло. Зверь прошел… Спокойно, Татка, спокойно! Безопасно здесь. Зверь к следу своему обрат-но уже не вернется, это даже дети знают. Да и след подстыл уже…
-Бакалейщица! – вдруг заорал Штука. Вспомнил. Понял.
-Тише, идиот!!
Мужик какой-то на балкон вышел, зашипел:
-Чего шумите? Со смены только… Пороть таких надо!
А мне говорит:
-Романову еще ночью увезли.
И сочувственно так:
-Родственница?
-Нет, не родственница.
Знаю я твое сочувствие. Небось от радость прыгаешь, что она, а не ты под раздачу попала.
-Ну, парни, я домой. Не задерживайтесь тут…
Иду, листьями шуршу. А деревца все уже лысенькие, как скелетики. Даром, что начало сентября.
Город тонет в грязи. Того и гляди, с головой накроет. И не спасут никакие резиновые сапожки… Редкие машины ползут еле-еле. Вон, грузовичище один уже застрял, завяз. Рычит по-медвежьи, а вылезти не может.
Рынок пустует, только два лотка и работают. Две торгашки сидят уже основательно под-мерзшие, не ругаются даже.
Подхожу к прилавку:
-Теть, картошки дайте!
Она сует мне какое-то уродство:
-Что поделаешь, урожай плохой нынче…
А когда он хороший был?
Сразу, за поворотом – кладбище. Вот оно, родимое! Кого тут только нет! Вот Москвич пялится выбитыми фарами. А за ним – девятка лежит, лапами кверху. То есть, колесами, конечно. Волга белая, старинная. Всем хороша, только стекол нет. Газелька, в боях закаленная, вся мятая-перемятая. Велосипеды гнутые-перегнутые.
И многие, многие, многие…
В детстве я каждую облазила, обтрогала.
Воронье кружит, рыщет… А как же! Какое кладбище без воронья?
Если у меня когда-нибудь будет машина, и она вдруг сломается, я похороню ее здесь.
Хоромы мои прямо за погостом. Барак, конечно, натуральнейший… Два этажа безобразия. Скрипучий, трухлявый. Родной мой. Крысяки бегают обнаглевшие, зато воду горя-чую дают без перебоев. И свет.
В палисаднике – бурелом. Кусты разрослись аж до балкона. Жалко мне их полоть. А по-садки делать лень. Да и не вырастет ничего без удобрений, с нашим-то солнцем… А ку-стам все нипочем, неприхотливые.
Колька дрыхнет на диване, уткнувшись лицом в подушку. Он мне вроде как муж. «Вроде как» - потому что еще не расписаны. Вместе живем уже года два. Он хороший, Колька. Не пьет, денег приносит, хоть и сущие копейки. По комнате разбросаны всякие железяки и микросхемы. Прохожу осторожненько, чтобы не раздавить ненароком. Это Колькино. Он радиоприемники собирает и на рынке продает.
-Вставай, лежебока!
-Ф-фу ты, Танька! Не кричи так!
-Вставай-вставай, сейчас картошку зажарю. Устала я с этой школой…
-Да на кой ты вообще туда ходишь?
-Не бурчи! Умная жена у тебя будет!
В школу я хожу из-за Женьки, но об этом потом.
Газ опять отрубили. Что ж, мы и на плитке умеем….
-Представляешь, сегодня след видела. И бакалейщица там…
-Она злая была, - зевает он.
-А теперь никакой нет! У кого хлеб покупать будем, радист?
Кольке вечно все равно. За что его и люблю. А смог бы кто другой остаться здесь, со мной, в этом самом доме? Раньше соседи жили. Волковы, Петровы, Топорковы… Шумно было, весело. Детишки бегали, во дворе – что ни вечер, то посиделки, музычка.
Когда мне было шесть, за папой пришел Зверь. Мать потом накачалась таблеток, и вслед за мужем. Через год пришел конец Топорковым. И Волковым тоже. А Петровы сами сбежали, даже вещи побросали. Нехороший домик-то. Так я одна и осталась. Бабки в сосед-них дворах шепчутся: «Танька, звериная дочка, всех выжила». Боятся меня. Дуры, они и есть дуры. А вокруг дома – цепочка следов. И за палисадником, и у подъезда… Не отмоешь, не ототрешь. Навечно остались. Местное ворье мой дом стороной обходит. Ну и славно.
-Колька, включи говорилку! Скукота.
Врубаем наш огромный, похожий на гроб, приемник. Ну-с, что у нас в мире делается? А делалось разное.
«Доброе утро, с вами Веселый Октябрь, и я, Ваня Веселый. Сегодня ожидается замечательно прохладная погода и приятный освежающий дождик…»
-Переключи, а? Бесит этот дебил…
«Пенсионерки с Эльмашевского проспекта совершили налет на продуктовый магазин. Бабушки рассказывают, что почуяли приближение Зверя и решили…»
«Празднование дня города откладывается ввиду тяжело финансового положения. Напомним, что беспорядки на предыдущем празднике обошлись в…».
-Откладывается? В который уже раз!!?
«Кривая самоубийств среди подростков неуклонно ползет вверх. Куда смотрят родители?...».
Куда они смотрят, я уже говорила.
-Слушай, давай сразу хронику!
«Ночное пришествие Зверя на улицу Космонавтов закончилось трагически для заведую-щей бакалейного магазина и ее мужа…».
-Значит, еще и муж?
-Ага.
«Почтим их память…».
Почтим. Я сложила руки на груди и закрыла глаза.
«За минувшую ночь в городе произошло семь ограблений, пять убийств, из них…».
«Посредством суицида наш мир покинули шесть человек. Почтим…».
Почтим.
-Что-то много сегодня… Так, глядишь, все и вымрем, Зверь не понадобится.
-Не вымрем. Рождаемость-то не снижается.
Мой муженек улыбается и смотрит на меня. Похоже, он совсем не против повысить эту самую рождаемость. Ну уж нет. Становиться мамкой в семнадцать - это уж слишком.
Спрашиваю:
-Надеюсь, ты-то не собираешься с жизнью кончать?
-Нее… В этом месяце точно не буду.
И ведь не поймешь, шутит он, или всерьез. А еще о рождаемости говорил…
Пообедали.
-Ну, я к Женьке, - говорю ему.
-Не умри по дороге!
-Доживи до завтра!
Это у нас вместо «до свидания». Я придумала. Хорошие пожелания, злободневные.
Женька, моя глупая любимая подруга живет в длинной, обшарпанной многоэтажке. В дурном районе. Скажите, у нас в каждом районе дури столько, что палками не выбить? Да. Но этот – особенный.
По обе стороны от меня раскинулись помойки. Мусор никто не вывозит. Бомжи копаются в огромных, горообразных мусорных кучах. На лавочках у подъездов сидят старички. Нахохлились, как воробьишки. И на бомжей не шикают. Чувствуют, придет и их час в помойки перебираться. У нас ведь как - после восьмидесяти уже выпинывают из квартирки-то. Грязные бродячие собаки тыкаются мне в сумку. Они тут не сильно злые, но обнаглевшие.
Женька уже бежит мне навстречу. Худенькая, маленькая, с косичками как первоклассница.
-В парк?
-На набережную!
Что ж, на набережную, так на набережную. По мне, так все равно куда. Не вижу никакой разницы.
Женька выспрашивает у меня про французский. Я, как всегда, не могу и двух слов связать. Да, она тоже ходит в школу. Но между школой и поездами она выбирает поезда. Для нее это святое. В ее комнате все стены обвешаны старыми фотками вагонов, локомотивов и электричек.
Однажды я спросила ее, зачем она ходит по утрам на насыпь.
-Когда-нибудь они услышат меня и остановят поезд. И я сяду в него и уеду. Нет, мы все уедем...– ее глаза так сияли, что я почти ей поверила. И стала ходить кричать вместе с ней. Правда, мне это быстро надоело.
Женька садится на каменные плиты и опускает ноги в грязную, черную воду.
-Простудишься!
Она мотает головой.
Гадкое местечко эта набережная. Ну не гаже, чем парк. В его глубинах есть одна милая рощица. «Рощица вешалок», по – нашему. Ветки деревьев там опускаются низко, чуть выше человеческого роста.
Однажды мне надо было с утра пораньше в больницу, к бабушке. И решила я дорогу сократить, через парк пробежать. Наткнулась аж на четверых висельников. Два парня, и две девушки. Одногрупники, наверное. Девки в платьях длинных висели, с лентами в волосах. Думали, что все это будет красиво и эстетично выглядеть. Получилось ни черта не эстетично. Мне блевать захотелось. Больше я через парк не ходила. А однокашники-то часто после уроков туда бегали. «Вешалок» ведь обчистить можно по-быстрому, пока труповозка не приехала. Иногда они находили в карманах всякие слезливые записки для родных. Только они редко доходили до адресатов. Чаще отправлялись в мусорку, после того, как над ними вдоволь похохотали.
-Тань, а что такое Зверь?
Ну началось. Она почему-то думает, что я знаю об этом больше всех. Наверное, из-за количества следов у моего дома.
-Зверь… Зверь – это Зверь. Его все боятся.
Женька задумчиво смотрит куда-то вдаль. А смотреть там особо и не на что. Хиленькие камыши да просевшая старая баржа. В мутной воде то и дело проплывают смятые кар-тонки и пустые бутылки. Речка Патрушиха совсем изнахратилась. По берегам промышляют рыбаки, ловят полудохлую рыбешку, чтобы втридорога толкнуть ее на рынке.
-А почему? Мне кажется, он совсем не страшный. Наверное, он похож на собаку. Большой и теплый.
Ну да, теплый. Такой теплый, что асфальт плавится.
-Ой, Танька, прости! Я забыла, что твой папка….
-Да забудь. Я его и не помню совсем…
Это я вру, и не краснею. Помню, еще как помню. Особенно ту ночь. Такое захочешь, да не забудешь.
А Женька любит поболтать о Звере. Как и все. Всем известно, что есть такая вечная тема для разговора, как погода. В нашем городе к этой теме добавились еще две – Зверь и самоубийства.
-Если бы я встретила Зверя, я бы уговорила его не убивать, - и улыбается.
Парни в школе рассказывали, что Женьку в детстве мать с лестницы уронила. Уронила на всю голову. Может, и правда. В началке ее били. И меня били. А потом я стала нож носить разделочный, и перестали.
Вдруг в небе что-то зашумело, загрохотало. Над головами зависла огромная, черно-синяя туча. Несколько секунд в воздухе держалась звенящая тишина, но через мгновение водя-ной стеной на землю обрушился дождь. Гроза, настоящая гроза!
Неужели Ваня веселый имел в виду именно это, когда говорил об «освежающем дождике»? Я люблю тебя, Ваня!
Это был настоящий дождь. Он не знал полутонов, и был полон жизни.
-Побежали на мост! – кричит Женька.
Мост – это уж слишком громко сказано. Мостик через Патрушиху был хиленький. Но по-езда выдерживал .Правда, там всего одна ветка была. Летом он обрастал травой и колючими, сухими кустарниками. Не подобраться. Мы с Женькой залезали на него с большим трудом, обцарапанные, но довольные. Просовывали ноги сквозь железные перила и смотрели на воду.
Там всегда сильно воняло химикатами.
Сейчас мы стояли на мостике совсем взрослые, и нам было немного не-по себе.
-Помнишь, как мы на трубы ленточки привязывали?
-Ага. А однажды ты поскользнулась и упала в воду.
Я рассмеялась:
-Ха! Я тогда была вся в крови! На бутылки упала….
-Твоя бабушка из меня чуть душу не вынула.
Нам пришлось буквально орать друг другу в уши, чтобы перекричать ливень. Вскоре дождь полил еще сильнее, и мы замолчали. Как хорошо ничего не видеть и не слышать. Можно закрыть глаза и представить, что вокруг – Париж. Ветер с Атлантики принес циклон, и город затих, замер. Маленький мостик, обвитый цветами, а внизу плещется Сена. И нет ни Октябрьска, ни Зверя, ни-че-го…
Женька первая нарушает благословенное молчанье.
-Слышишь? Грохот….
-Это гром просто.
-Нет! – она захлопала в в ладоши, - Это поезд, поезд!
-По этой ветке они редко ходят…
-Он остановится! Я знаю!!
Это действительно был поезд. Длинный, узкий, серебристого цвета. Я таких раньше не видела. А как он мчался! Как бы нас не утянуло.
Женька дрожала от возбуждения. Она готова была броситься на рельсы, лишь бы остановить его. Я схватила ее за плечи и стала оттаскивать назад.
-Нет, не надо!
-Он не остановился, Жень, - я взяла ее за руку.
Дождь кончился. Мы возвращались домой по узкой улочке.
-Не важно. Главное, что я его увидела! Так близко! Серебряный… - она что-то тихо шептала себе под нос.
-Давай к тете Розе сходим, - говорю. Надо же как-то Женьку отвлечь?
Она тут поблизости живет. Добрая старушка. Правда, нам она никакая не тетя. Ну и что с того? Квартирует в трамвайном парке. Раньше она вагоновожатой работала. Однажды под трамвай залезла, ремонтировать. Вагон на упор поставила. А он взял и поехал…
Ничего, выжила. Только ослепла. Да и лицо у нее теперь…
Повезло еще, что не прогнали, дали жилплощадь казенную, за былые заслуги.
«Я, - говорит, - Может, самая счастливая в Октябрьске. Когда ко мне Звереныш в гости придет, я его не увижу даже».
Забежали в магазинчик, купили хлеба и молока для Котоваса.
Вечером в депо фонари не горят. В отстойнике что-то скрежет. Может, ремонтируют. А может, грабят, колеса скручивают. У забора - будка. Там Лешка, главный охранник.
Высунул язык, хвостом крутит. Просит взятку, ясное дело.
-Нельзя тебе. По долгу службы! – и честь ему отдаю. Мол, охраняй, давай.
Домик тети Розы маленький, красно-кирпичный. Раньше там бухгалтерия была.
-Девочки, а я слышала, что вы идете! Чайник уже поставила, - и улыбается перекошенной улыбкой.
-Вот, мы продуктов купили!
-Ой, молодчинки какие? Как я без вас? Сейчас танцевальник включу, будет веселей.
На подоконнике у нее – двухкассетник, здоровенный. Да какой! Этой ей дочка подарила. Мы с Женькой бросаемся к полочке с кассетами. Где еще найдешь такое богатство?
Под ногами шныряет Котовас – рыжий, пушистый обжора. А тетя Роза уже на кухне, хлеб режет. Спрашиваете, как она так ловко управляется? За десять лет-то попривыкла.
-Девочки, душевное чего-нибудь поставьте…
Она разное слушает, и диско, и попсятину. Если не слушать, так помрешь со скуки.
Сели на на драненький диванчик, кофе пьем. Котовас прыгает, колбасу ворует. И не поймаешь, хоть и вымахал с автобус.
-У, прожорливая скотина!! – ругается тетя Роза.
Болтаем ни о чем, а она спрашивает:
-Чего-то вы невеселые. Гложет что?
Женька отнекивается. Не любит она свои печали на других перекладывать.
-Вы мне лапшу на уши не вешайте. Я же не слепая, в самом деле, - И хохочет.
Делать нечего. Рассказали про поезд. Она, конечно, поругала Женьку для порядка.
-А почему так, почему? Почему поезд нельзя остановить?
-Да не знаю я! А сколько раз пытались, раньше-то! Даже взрывчатку под рельсы подкладывали. А на вагонах не царапинки. Будто не принадлежат они нашему миру.
-Может, это из-за аномалии? – интересуюсь я, - Эффект этого… ну, как его там?
Эффект этот по разному обзывали. А суть одна. Никто город покинуть не может. Заперты мы. Я сама сколько раз за огороды бегала, сбежать хотела. Бегу через лесок, думаю – все, теперь хоть до Парижа пешком. Ан нет, вот они, грядочки. Будто и не ходила никуда. В детстве все бегают. А не убегал никто, ни разу. Лет пятьдесят назад вроде изучали эту фигню. Замкнутую петлю открыли, какие-то магнитные явления приплели. Ничего толком не наизучали, и бросили это дело. А поезда ничего, ездят, и нипочем им эти самые эффекты.
-А правда, что когда-то давно и Зверя не было, и люди ездили куда хотели, и на море, и…
-Тише, тише, Женечка, - старушка машет руками, - Брехня это, скорее всего. Я вот не помню. И бабка моя не помнила, и ее прабабка. А куда нам надо? Нам и здесь хорошо. Вы вот думаете, что раз я такая старая, то все знаю. А я ничего не знаю, ни про город, ни про Звереныша. Ну, скоро узнаю, правда? – и подмигивает.
-Может, мы и раньше вас узнаем, – говорю я.
Она разводит руками:
-На все воля Божья.
Отношение к Зверю у нее философское. Ну и пускай, так даже легче.
Молодежь всегда считает, что они слишком молоды и полны сил, чтобы встретить Зверя. Дети и подростки вообще не задумываются об этом. До тех пор, пока не умрет кто-то из их близких. Старики говорят: «На что мы Зверю, мы итак не сегодня-завтра». Но Зверь приходит ко всем, рано или поздно. И к младенцам, и к девяностолетним старушкам. Остается только ждать.
«Да что такое обычная смерть по сравнению со Зверем?!» - кричат потенциальные «вешалки».
«Мы идем в рай» - уверяют они.
Только я им не очень-то верила.
Если Бог и есть, то в Октябрьске ему делать нечего. И по ту сторону нас встретит все тот же старый знакомый.
Когда-то давно церковники отчебучили одну штуку.
Два священника-фанатика объявили Зверя дьяволом.
Проповедовали всякую бредятину. Мол, Октябрьск наказан за грехи. Будто бы раньше здесь был ракетный завод, и наши ученые изобрели особую бомбу, которая уничтожила полмира. И грех этот можно искупить только кровью. А дальше пошел форменный Аум Сиринкё. Заперлись в храме вместе с прихожанами, и порезали разом себе вены. Человек двести полегло. После этого храмы позакрывали, как при Советах. А городок еще долго потряхивало. И младенцев резали Зверю в жертву, и сектовали по-черному. Потом все улеглось. Сейчас и молиться можно. Живем, как жили.
А Зверь что? Зверь живее всех живых…
-Ох, девки, умотали вы меня расспросами. Сейчас покажу кой-чего интересное, раз вы такие любопытные.
Достает из-под кровати папку картонную:
-Это Веркины рисунки.
Дочку ее я побаивалась. Без тормозов была. Делала, что хотела, и говорила: «Вот пусть Пушистый придет и покарает меня». Не дождалась, в тюрьме померла.
Это она меня с ножом обращаться научила.
А на каждом листочке - насечка.
-Это я для себя сделала, чтоб знать где чего моя Веруська нарисовала, - объясняет тетя Роза.
-Это что, что все….
-Он самый.
Волк с содранной кожей, без глаз.
Кошка здоровенная, с клыками, как у вампира. А шкура клочьями висит.
Собака бежит, красноглазая, вся в огне. И слизь капает. Гадость какая.
-Это дочурка моя так Звереныша представляла, в детстве.
Дальше смотрим. Тварь какая-то, с длинными лапами. А голова человечья. И ухмыляется так гаденько.
Скелет то ли козы, то ли овцы. Скалится во всю пасть. На костях – ошметки мяса, жилы.
А на последнем рисунке – женщина в длинном зеленом платье. Руки забинтованы, а лица нет – кровавое месиво. Ни рта, ни носа, ни глаз.
-А это…
Тетя роза пощупала краешек и улыбнулась.
-А это уже я. Похожа, правда? Верка говорила, что очень.
Мы с Женькой густо покраснели. Стыдно-то как.
Та история с трамваем на Веркиных глазах произошла. Может, потому у нее и крышу снесло.
Женька посмотрела рисунки и говорит:
-Мне кажется, Зверь выглядит вовсе не так!
Конечно. Он гораздо страшнее.
Просила тетя Роза нас на ночь остаться, да мы отказались: да драном диванчике особо и не поспишь. Побежали домой через Газопроводную. Там когда-то высотку строили, но бросили. Сейчас все проржавело, того и гляди обрушится, бошку проломит. Зато личности разные там не селятся – дураков нет. А я-то знаю где бежать нужно, тетя Роза просветила. Если быстренько, то ничего так.
Женька голову опустила, совсем как собака побитая. Не нужно было ей глядеть на страшные художества.
-Тань, знаешь… Мне сон часто снится, один и тот же.
-Куда ночь, туда и сон прочь, - я машу рукой, - Мне часто всякая дрянь снится, не крути мозги.
А она будто и не слышит меня:
-Я просыпаюсь одна в душной, тесной комнате. Хочу поскорей наружу выйти, и вижу - дверей нет. Подхожу к окну, раздергиваю шторы, а там глухая стена. И вдруг чувствую запах – гадкий такой, как от дохлой кошки. Думаю – умер кто-то, надо бы похоронить. Смотрю на свои руки – а они синие, как у трупа. И понимаю, что это я так пахну, что это я… - ее голос сорвался, и Женька заплакала.
Я погладила ее по голове:
-Бедная… Не надо такое вспоминать. Просто глупый сон, просто сон…
И улыбаюсь:
-Помнишь, в детском садике считалочка была:
Без окон, без дверей,
Умирай-ка поскорей!
Посмеялись. Я в детстве много разных песенок, прибауточек знала. Папка в газете детскую колонку вел.
А это моя любимая:
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел зайчик пострелять…
Дальше там совсем страшно, поэтому приводить полностью не буду.
И тут слышу – подкрадывается кто-то. Ну, меня не обманешь.
-Эй, ты! Выходи!
А выходят целых трое – парни, вроде нас не намного старше, но рослые. Не сказать, что-бы личности, но видок неприятный. И чего тут забыли? Наверное, из другого района, приезжие. Промышляют.
-Девочки, а мы к вам! Пообщаемся? – толстяк в майке подходит, улыбается.
-Денег нет. Можете обыскивать, – я делаю честное лицо и развожу руки в стороны, прям святая невинность.
-А зачем нам деньги-то? – удивляется другой, - Когда есть такие красавицы!
Ясно. Я ткнула Женьку локтем – мол, не боись.
-Шли бы вы. Наваляю, мало не покажется.
Толстяк расхохотался:
-Ты-то? Слышали, че это дылда рыжая сказала?!
Я подхожу к нему и говорю:
-Ты знаешь, в каких случаях слово «дебил» пишется через букву «и»?
-Ну и в каких? – и ухмыляется так нагленько, будто зверюга с Веркиной картинки.
-Вот в таких… - и со всей дури бью ему кулаком в нос.
Он валится, как подкошенный. Готовенький. И не пикнул даже.
В таких случаях полагается встать в эффектную позу и сказать что-то вроде: «Сладких снов, малыш!». Но те двое так громко матерились, что скорее всего, не услышали бы даже падения кометы.
А дальше пошло совсем просто. Чай, не в первый раз. Нож я доставать не стала, зачем мараться?
Да и парни оказались чистыми увальнями, даром что вымахали под два метра.
И тут – жирный. В себя пришел, подскочил. Вытащил из-под майки какую-то штуку.
-Ну, дылда, че теперь?
Конец.
Нож… Где нож? Если быстро кинуть… Нет, никак не успеть. Сумочка далеко улетела. Я ее сама скинула, чтоб не мешалась.
А дружки его злые, кровь с рож утирают:
-Давай, стреляй! Мы их и дохлых… А чего, еще теплые будут.
-Только в лоб, там крови поменьше.
Я поняла – выстрелит. Без тормозов толстяк. Надо было его сразу прирезать.
А он наводит ствол на Женьку. Этот урод наводит ствол на мою Женьку…
Нет,нет,нет…
И вдруг – жар. Он нахлынул как-то неожиданно. Воздух зарябил, как от раскаленной печки.
Тело начало покрываться потом. Каждый вздох давался с трудом.
Знакомое, слишком знакомое чувство.
Уроды замерли, застыли. Тоже все поняли. Жирдяй захлопал губами, как выброшенная на берег рыба. И оружие, которое он сжимал в руках вдруг показалось мне таким нестрашным, бесполезным, игрушечным.
За заборами разом завыли все собаки. Эти-то всегда все чувствуют.
Закричать бы – да нет сил.
Бабка-попрошайка… Накаркала.
-Женька… - шепчу я одними губами, - Женька, бежим…
Хватаю ее за руку, и оцепенение проходит, уступая место ужасу. За ним приходит паника, и я встречаю ее, как старую подругу.
Тело будто само срывается с места.
А Женька оглядывается:
-Подожди… Я ведь всегда хотела… Хотя бы раз!
-Дура! Даже если он не за нами… Достаточно только посмотреть!
Бежать, бежать, бежать…
Все смешалось – дома, улицы, светофоры. Я не знала, бегу я или стою на месте. Задыхалась, то ли от жара, то ли от страха. Кровь ударила в голову, и я потеряла сознание.
Как хорошо…
Очнулась на траве. Лежу – а руки в чем-то теплом, склизком.
-Тань, ты вдруг упала. Оцарапалась вся…
Женька рядом сидит, держит меня за руку.
-Очень больно, да?
-Пустяки….
Пустяки. Какие пустяки!
-Тань, надо бы вернуться. Может они еще не…
Ее действительно интересует судьба этих?
Женька в своем репертуаре.
-Мне было так страшно, Тань. Ты целый час не приходила в себя.
Глупая. Тебе нужно было бояться совсем не этого.
-В любом случае, там сейчас гораздо безопасней, чем здесь.
Она права. Зверь никогда не задерживается на одном месте.
Сейчас, когда все улеглось. Меня разъедал жгучий стыд. Это ж надо! Хлопнулась в обморок от страха! А ведь каждую ночь, каждый день обещала себе, что никогда, ни за что… Считала себя сильной, эдакой суперменшей. А оказалась – такой же, как все.
Женька смотрит одобряюще, того и гляди, утешать начнет.
Утешать. Меня.
Все трое лежали в страшных, неестественных позах. Руки вывернуты под невообразимыми углами, головы запрокинуты назад.
-Будто в припадке падучей бились… - удивляется Женька.
-Это от страха, - поясняю я.
На лицах застыл дикий, нечеловеческий ужас. Глаза вытаращены, рты перекошены.
Моя подруга качает головой, того и гляди, расплачется.
А я не чувствую ничего, кроме безумного, первобытного злорадства.
Неужели я была когда-то такой же доброй и наивной, как она? А ведь была.
Я росла тихой, забитой девочкой. Мамка заплетала мои рыжие волосы в тугую косу, и я ходила с красным бантом, как морковка.
Так меня и звали – Танька – Морква.
У Топорковых было трое детишек: близнецы паша и Саша, и Катя, красавица, заводила наша. Не разлей вода были. И кладбище облазили, и гаражи. А больше всего любили в «партию» играть. Организовали «Общество в защиту Зверя». Написали, значит, «про-грамму», ходили по подъездам, подписи собирали.
И ведь подписывались люди.
А по воскресеньям Катя вставала на скамейку, выступала. Язык у нее был подвешен как у Владимира Ильича, даром, что козявка. Старичье из соседних домов наползало, слушали.
Мы мечтали – вырастим, пойдем в Думу, мир переделывать. И со Зверем договоримся, и все хорошо будет. Что такое эта самая Дума мы плохо представляли, но что Катька там всех очарует, были уверены.
Зверь пришел в июне, в ночь перед Катиным десятым днем рождения.
На похороны меня не пустили, к счастью. Я только в окно видела, как выносят три маленьких гроба. Их родители шли позади, осунувшиеся, будто постаревшие на несколько лет. Катина мать на секунду обернулась, и я заметила в ее глазах еще одно неуловимое чувство.
Облегчение.
Это давно было, еще до Женьки.
-Пап, а вдруг этот страшный Зверь ко мне придет? Ты будешь радоваться?
Он от неожиданности даже газету выронил:
-Танька, что ты за бред несешь? И не стыдно тебе?!
Смущаюсь. И правда, что я дурочка что ли?
-Прости…
Мы гуляем во дворе. Я еще совсем маленькая.
Папа берет меня на руки и садит на высокий турник.
-Никакому зверю я тебя не отдам! Друзей твоих почему забрали? Да у них отец хлюпик хлюпиком! А теперь на меня посмотри!
Папа кажется мне огромным, как гора. Он крепко обнимает меня своими медвежьими руками, и я понимаю, что рядом с ним мне ничего не грозит. Мне стало ужасно, ужасно стыдно.
-Когда я вырасту, стану большой и сильной. Как ты.
-Тогда тебе придется есть много-много молочной каши!
-Надо бы труповозку вызвать. Нехорошо, если будут так валяться, - говорю.
Бегу к автомату.
И через пять минут – вот он, маленький серый фургончик. А скорую-то никогда не дозовешься, сколько не звони. Впрочем, умирают у нас гораздо чаще, чем болеют.
Из машины выходит врач, Соломон Соломонович, тощенький мужчина без возраста.
Наш старый знакомый.
Женька машет рукой:
-Здравствуйте, дядя Соломон!
-Добрый вечер, девочки!
В шестом классе он читал у нас лекции о психическом здоровье и половом воспитании. Я тогда была в него немного влюблена. Ну, все наши девчонки были…
Подошел к усопшим, посмотрел, потрогал.
-Ну что? – спрашиваем.
Пожимает плечами:
-Как всегда, сердце.
И не прищуривается даже, всякого насмотрелся.
-Помню, лет тридцать назад на жатву сектантов вызывали, так там пострашнее было.
Какой он, оказывается, старый.
-Заходим, значит в подвал, а там кровищи… А на стенах такое, что фельдшер наш, тертый калач, неделю проблеваться не мог…
Я прошу Соломона Соломоновича рассказать эту увлекательную историю в другой раз. Женька итак зелененькая.
-А, Женечка? – улыбается, -Как самочувствие, кошмары больше не мучают?
К Женьке у него чисто профессиональный интерес. В молодости он психической больничке подрабатывал.
-Все хорошо, дядя Соломон!
А она, как всегда, нагло врет.
-Ну и славно. Ты, главное, отдыхай побольше. И про свежий воздух не забывай.
А может, и не только профессиональный. Женька ведь у нас красавица, не то что я.
Пока санитары тела грузили, поболтали о том, о сем.
Спрашивал, не было ли у Женьки истерик, как раньше. Про учебу интересовался, из вежливости.
А напоследок говорит:
-Танюха, приходи к нам работать! Чувствую, выйдет из тебя толк. Трупов не боишься, с ножом обращаться умеешь.
Это он намекает на тот случай, когда я маньяка-людоеда с Эльмаша прирезала.
Шутник, блин…
-Мне в Униву поступать лень.
-Какая еще Унива? Научим!
Может, и правда пойду. Платят там хорошо. Вот закончу в школу и пойду.
Труповозка удаляется, покряхтывая на ухабах. А Женька поворачивается ко мне и очень серьезно говорит:
-Знаешь, Тань, а ведь Зверь нас спас…
Уууу-ууууу-уу…
Утро. Жирное, ленивое солнце наконец соизволило вылезти из-за туч. С учетом того, что оно дрыхло там несколько месяцев, событие можно назвать не иначе, как знаменательное.
-Да выключите уже кто-нибудь эти чертовы лампы!!
Будет хороший день.
Сегодня я впервые сажусь на первую парту.
Алешкин с Ипатьевой то и дело косятся на меня. По-моему, они меня боятся.
Женька выходит к доске и начинает рассказ о том, как она однажды поедет во Францию. АннаВанна садится на краешек стула и кладет руки на колени, как школьница. Она просто обожает Женьку.
А что, французский, оказывается, довольно приятный язык. Будто кошка мурлычет. Муррр, муррр…
-Женечка, просто замечательно! Вот теперь вы все знаете, как нужно отвечать… - учительница начинает дежурную болтовню, линчевание прогульщиков и проверку домашнего задания. Мне тоже достается на орехи. Как всегда.
И тут – крики. В коридорах зашумели, забегали. АннаВанна хмурится.
-Ну что еще? Неужто опять стекла побили? – и прошествовала к дверям, величественно, как нефтяной танкер.
-Татьяна, за мной! Будем справедливость наводить…
С малышней-то она и сама справится. А вот если кто понаглее забрел, так сразу Танька! Нашла вышибалу… Не очень-то мне и хочется махать кулаками в такой хороший день.
А делать нечего. Вышли. Видим – мальчишка бежит, орет как резанный.
Хватаем его за шиворот:
-Куды несешься? Где пожар?
А он изгибается, как угорь, и мчится прочь. На первом этаже завопили уже не по-детски. Будто и впрямь пожар. А что? Дело-то нехитрое. Водка да зажигалка, и все.
-Танька, у первоклашек сейчас обед в столовой. Там аварийный выход забит давно. Вывести детей надо. Если и правда подожги, ублюдки…
-Огнетушку надо взять.
Странно только, что дымом не воняет. Подхожу к окну. На школьном дворе – гвалт. Все куда-то мчатся сломя голову. Вон, докторица бежит босиком, даже белый халат не сняла. За ней – трудовики наши, кряхтят, кашляют, прямо на ходу крестятся. Директриса кидается к машине, дергает дверцу. А там что-то заклинило. Сзади наскакивают старшеклассники, вырывают у нее ключи и бьют стекло камнем. Какой-то парень сел на траву, плачет. Нервы, видать, сдали.
Ясненько все.
Я захожу в кабинет и очень спокойным голосом говорю:
-Это не пожар, это Зверь.
А все уж забились по углам, и АннаВанна замерла, будто статуя.
-Значит, спасение первоклассников отменяется…
-Таня, пойдем! Я с тобой…
-Женька, ты-то куда? Ладно… Алешкин, ты с нами!
-Ннн-нне…
-Не мычи. Зарежу. Вот, у меня и ножик есть…
Как вышли на лестницу, он так припустил, что пятки засверкали.
-Стоять, урод!!
Да разве его остановишь?
Бежим к столовке. Думать некогда, боятся некогда. За дверями малышня бушует, плачут.
-Похоже, тут замок заклинило,- говорит Женька.
Дергаю, дергаю – все без толку. Вот ведь неудача… И преподы все сбежали, сволочи.
-Сейчас открою, сейчас! Не ревите! Жень, огнетушку дай! Сбить скобу надо.
Только размахнулась – а там уже затихло все. Разом, будто звук выключили.
Жарко.
-Что, Тань? Помочь?
-Не надо.
-Никто не плачет… Это потому что Зверь туда не пошел, да? Дети успокоились?
-Это потому, что они все уже…
Жарко, очень жарко.
-Уходим.
За стеной шуршит телевизор, ворчливо фыркая, как старый дед. Из-под двери пробивается мягкий свет настольной лампы. По деревянному полу, мимо кровати шествует цепочка тараканов-террористов. Им предстоит марш-бросок на кухню и прыжок в кастрюлю с молочным супом. После этого суп становился безнадежно испорченным. Мама всегда очень сильно ругалась, когда в очередной раз мыла посуду:
-Это не тараканы, а террористы какие-то! Безобразие!
Кто такие террористы, я знала из старых газет, найденных в подвале. Если судить по записям, то они обычно выступали против каких-то порядков и работали в подпольных организациях. Наши тараканы были очень подпольными. Попробуй их выкури, из-под пола-то! А в том, что они состояли в Лиге Противников Молочного супа, я не сомневалась.
Но в тот вечер мне было, мягко говоря, не до тараканов.
Я лежу под одеялом, кашляю и трясусь от озноба.
Я гадко, гадко болею.
Перед тем, как уйти на работу в ночную, мама назвала меня злой бациллой, «потому что я вечно хватаю какую-то инфекцию и заражаю всех вокруг».
По комнате бегают неясные тени. А в углах, под потолком распускаются красные цветы. Я пытаюсь их сосчитать, но все время сбиваюсь.
Как же горлышко болит... Но я знаю – папа рядом. Стоит только раз стукнуть кулачком в стену, и он придет.
«До утра продержись, - говорит, - Там мамка аспирину принесет. И конфеток»
Что поделаешь, держусь. Хныкаю, но держусь.
И тут становится невыносимо жарко. Я задыхаюсь от этого жара, и думаю: совсем плохо, умираю.
-Папа, дай водички… - а голос охрип, ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Отец вбегает в комнату. Возбужденный, руки дрожат.
Думаю: волнуется, бедный, что я вот так помру от этой самой температуры.
-Пап, я горю вся….
А он будто и не слышит. Поднимает меня с кровати, заворачивает в одеяло. И несет ку-да-то.
Оказалось – на площадку.
Шепчет что-то себе под нос:
-Ее, ее… Ее возьми, не меня… Я ведь даже Мишке долг не отдал. Нехорошо ведь получится. Ой как нехорошо…
Ничего не понимаю.
Щелкает задвижка. Я остаюсь стоять одна, в темноте.
-Папочка, открой! Дай водички, пожалуйста! – из последних стучу кулачками в закрытую дверь.
Все без толку.
И тогда я ложусь прямо на деревянный пол и накрываюсь одеялом с головой, чтобы спастись от жара. Только это не помогает. Лежу как на раскалённой сковородке.
Слышу – шаги. Легкие такие, вроде как ребенок бежит. А потом будто бы перескочило через меня что-то, и в квартиру зашло, прямо сквозь дверь.
Я от боли даже кричать не могла. Казалось, что заживо горю.
А потом – схлынуло все, разом.
Так я и валялась на полу, в одеяле, пока меня соседка не нашла.
Сначала думала, что папка от меня заразился страшной болезнью, потому и умер. Долго не могла поверить, что это когда-нибудь может коснуться меня и моей семьи.
Я никогда не осуждала отца.
-Женька, тебе страшно?
Мы сидим в тесном, темном чуланчике. Это место – владение злой Варвары, школьной уборщицы. А вообще здесь хранят всякий хлам. На полу, у стенки валяется пара матов, изодранных так, будто над ними потрудилась стая бешеных собак. На стенах висят очень древние страшные плакаты с указаниями на случай утечки химикатов. По углам скалятся зубастые грабли, топорщатся длинные метлы. Лучики солнца едва пробиваются через слуховое окно, наполовину заросшее паутиной.
Это не худшее место для того, чтобы закончить свою жизнь.
На коленях у моей подруги сидит заплаканная девчонка. Подобрали соплюху по пути. Под скамейку забилась.
-Знаешь, а ведь это все из-за меня… Я ведь всегда знала, что он меня не оставит, вернется за мной. За Звериной дочкой.
Она качает головой:
-Тань, ты ведь такая хорошая! Зачем на себя наговариваешь?
-Да я ведь даже людей убивала, и не раз! Что ты знаешь обо мне?
-Тань, да разве ж это люди были?
-Какая разница… Да ты не бойся! – я вдруг кинулась ее утешать, - Он тебя не тронет! Это за мной, за мной… Мы с ним давние друзья.
Я сижу и смеюсь, смеюсь по-настоящему, от души. Страх исчез. Волнами накатывала какая-то нелепая, сумасшедшая веселость. Может, я не менее безумна, чем Женька?
Она наклоняется ко мне и жарко, порывисто шепчет:
-Тань, я давно все поняла! Мы все умерли, и продолжаем разлагаться. Это не Зверь горячий, это мы холодные! Холодные, как трупы.
-Все будет хорошо, ты не умрешь…– повторяю я как заведенная, - Я сейчас открою и вы-бегу. Мы поболтаем с ним. А ты с малышкой здесь сиди, не вылезай. И смотреть на него не вздумай!
Выглядываю. Лампы зажгли, наконец-то. Ну и хорошо. Увижу все в подробностях.
Смотрю в глубину коридора, и чувствую шестым, седьмым, - неважно каким чувством, - там он, за поворотом. Приближается, сюда идет.
Ну иди, иди…
Не возьмет он Женьку, если она сама на него не напрыгнет. Такие, кто с головкой плохо дружат, редко Зверю на зуб попадаются.
В одну руки беру граблю, в другую – ножик мой, родной. А чем черт не шутит. Принесу шкуру Звериную, во трофей будет! Если у него есть шкура, конечно.
На счет три. А то перегорю, перебешусь.
Раз, два…
И тут Женька, худенькая Женька подскакивает с места, хватает меня за шиворот и кидает в глубь чулана. В темноту, спиной на маты. Легко, как пушинку. Откуда у нее столько сил взялось…?
-Не беги к нему!!! Не надо!!! – вместо крика из груди вырываются лишь хрипы.
Как тогда.
-Я Здесь!! Забери меня отсюда!!!
И уходит жар, и чувствую, что снова могу дышать. Но не хочется.
Уууууууууу-ууу…
Как гудят эти лампы. Как же они гудят…
Я вышла в коридор, зная, что все уже кончено. Зверь ушел, получив свое.
Увидеть Женьку – такую Женьку – тяжелее всего. Я иду зажмурив глаза, передвигаюсь на ощупь. Лучше наткнуться на нее, лучше почувствовать, только бы не видеть.
А вокруг – никого. Никого?
Я обежала все кабинеты, заглянула в подвал и на чердак.
Пусто, пусто, пусто…
Где же ты лежишь, Женечка?
В столовой вместо царства смерти я увидела лишь тарелки с недоеденной кашей.
Неужели трупы уже вынесли? Так быстро…
Я спряталась в чулан и тихо захныкала, как маленькая.
АннаВанна нашла меня через несколько часов. Вид у нее был крайне озабоченный.
-Где тела? Куда вы их дели? – зашипела я сквозь зубы.
Она обняла меня за плечи и ответила, что никаких тел нет.
-Как нет? А где же тогда…
-Я не знаю, Танечка. Я не знаю… Их просто нет. Они исчезли.
Исчезли…
-Пойдем, Тань! Милиция приехала. Будем искать.
Я позволила ей взять меня за руку и увести прочь.
«Добрый вечер, вас приветствует Веселый Октябрь, и я, Ваня Веселый. Сегодня ожидается замечательно прохладная погода и осадки в виде мокрого, освежающего снега…»
«Удивительное происшествие в школе №135 до сих пор не нашло внятного объяснения у ученых и правоохранительных органов. Напоминаем, что утром, двадцатого сентября…»
«Секта «Свидетели Зверя», известная своим кровавым прошлым, проявляет в последние месяцы невиданную активность. Их лидер заявил, что Вечный Зверь наконец услышал призыв его праведных служителей. В прошлую пятницу на капище в парке было принесено в жертву шесть человек, из них двое детей…»
«Бесчинства уличных банд вызвали всплеск неодобрения у обывателей…»
«Татьяна Кошкина, близкая подруга без вести пропавшей Евгении Пономаревой снова отказалась дать нашему корреспонденту эксклюзивное интервью…»
«Новые исследования магнитной аномалии вокруг нашего города, известной под названием «Замкнутая петля», не принесли никаких результатов…»
Все произошло так, как ты и хотела. Ты ушла.
Скажи… Париж, какой он?
Нехорошая Женька. Предательница.
Ты все-таки поговорила с ним, да?
С тех пор прошло уже десять лет. Зверь больше не появлялся.
Но ничего не изменилось.
Кто-то говорит, что жить стало страшнее, жить стало хуже. А когда было лучше? Я не помню.
Каждое утро я хожу на насыпь и кричу:
-Я здесь! Заберите меня отсюда!!
Грохочущие составы с огромной скоростью проносятся мимо и уезжают в неизвестность.
---
-Ирис, хватит смотреть в окно! Там нет ничего интересного!
-Лешка, отстань! Я же тебя просила не лезть с поцелуями в общественных местах.
За окном проносились поля, хиленькие лесочки, кустарники. Унылый осенний пейзаж. Действительно, смотреть здесь абсолютно не на что.
В тесном вагоне поезда «Москва-Екатеринбург» было пыльно и душно. В купе, впрочем, было не лучше. Если вечно юродствующего Лешку еще можно было стерпеть, то две сварливые соседки-бабки были просто невыносимы. Ирина вздохнула.
-Ты что, меня стесняешься? Все, я обиделся!
-Да не в этом дело… - вдруг женщина дернулась, напряглась, - Ты видел?! Ничего себе…
-Поле как поле… Только трава сильно сухая. Ну, все ж сентябрь на дворе, - Лешка зевнул.
-Так ты не заметил… Наверное, привиделось. Это все ты виноват. Спаивал меня вчера в вагоне-ресторане как школьницу.
-А че ты там узрела-то?
-Мне показалось, что я видела девочку… Она что-то кричала. Да ладно. Забудь.
-А знаете, тута город был раньше, - встряла в их разговор бабка, сидящая напротив.
-Город? Реально? – удивился Лешка.
-Давно очень, я не помню когда, - она пожала плечами, - Как-то он назывался… Ноябрьск вроде… Его в Третью Мировую весь разбомбили, буквально в один день. Никто не вы-жил.
-Ужас какой, - Ирина поежилась, - Хорошо, что сейчас войны нет.
-Хорошо будет тогда, когда мы заработаем денег и перестанем ездить на этом первобытном транспорте, - хмыкнул парень.
-А я слышала, что здесь вообще скоро демонтируют ветку.
-Давно пора! – привычно завозмущалась бабка, - Рельсы такие старые, того и гляди развалятся.
Автор: mystical-stories.
Источник.
Ключевые слова: Город аномальная зона