Золотые зубы
Здесь некому по ней горевать.
«Мельмот Скиталец» Ч.Р. Метьюрин
У меня нет ни малейшего желания что-либо скрывать или приукрашивать происшедшее, я не владею склонностью к лживой выдумке. Всё произошло в действительности, и записано мною со слов очевидца, не доверять которому у меня нет повода.
Началось всё с того дня, когда ко мне подселили соседа, напоминающего хмурого неандертальца. Из-под густых нависших бровей на меня глянули испуганные дикие глаза. Он был молчалив и неприветлив. Мне пришлось потратить немало усилий на то, чтобы разговорить его — должны же мы как–то общаться. И вот, наконец, первые слова слетели с его губ и шлёпнулись плевком возле моих ног — он выругался, принимая какое-то лекарство. Мы представились друг другу, и он, осклабившись, сверкнул золотыми зубами. Его рот был полон роскошных золотых зубов: это говорю я — дантист со стажем, который своими руками ваял бюгельные протезы своим клиентам, через руки которого прошли бесчисленные количества кламмеров Нея и Роуча, сотни и сотни золотых коронок и мостов. Это дело всей моей жизни, сравнимо только с точностью ювелира и часовщика. Но, я хочу рассказать не о себе, поэтому — продолжаю начатое слово — как сказал бы Данте.
По случаю, определённому судьбой, соседом моим стал типографский рабочий Петр Воронец. В минуты душевной откровенности, граничащей с раскаянием, поделился он со мной странной историей из своей жизни, которая не закончилась после его рассказа, а имела продолжение, затронув мои интересы.
Воронец ничем не отличался от миллионов других ему подобных субъектов: ел, пил, умом не блистал, занимался добычей средств для пропитания и развлечений, замечу, на развлечения уходила большая часть добытого, и они, в виде игровых автоматов, требовали ещё и ещё, словом, вел обычную, для данной категории обывателей, жизнь. Не скрывая своих порочных наклонностей, довольно часто просиживал вечера, а порой и ночи в игральных залах. Иногда ему улыбалась удача, подкидывая небольшие суммы, но это только подзуживало интерес, и он вновь вступал в схватку с одноруким бандитом.
Так бы и текла его жизнь, которой он был доволен, не чувствуя своей ущербности, но судьба распорядилась по-своему. Смерть жены внезапной лавиной обрушилась на Петра, налегла на его сутулые плечи и выдавила, словно гной из нарыва, его мерзкую сущность, что таилась в дремавшей душе. Он не о жене сожалел, надорвавшей своё сердце в вечных конфликтах с мужем, в первую очередь ему было жалко себя, несчастного, покинутого сиротинушку. Он панически боялся одиночества, осознав своё полное бессилие перед житейскими проблемами, свою сирость и убогость. Страх перед будущим не оставил места для жалости и сострадания.
Белая простыня на зеркале уже с порога действовала таинственной магией печали, набрасывая на вошедшего вуаль траурной тишины. На высоком столе стоял гроб, обитый темной пурпурной тканью. Запах воска и ладана вместе с тишиной и мраком ужасающе воздействовали на Воронца, только что проводившего родственников. Он, стараясь не шуметь, включил свет, не глядя на усопшую, зажег свечи, что стояли на маленьком столике в её изголовье и, подойдя к окну, долго вглядывался в накрывшую город тьму, дышащую в его лицо безнадёжностью. Уличный мрак, просочившись сквозь незакрытые шторы в комнату, расселся по углам в ожидании минуты, когда сможет пожрать свою жертву. Икона строгим взором, будто суровый страж, оглядывала молчащее пространство.
Восковое лицо усопшей, в обрамлении белого чепца, спокойно, смерть не обезобразила его своим присутствием, она только, словно скульптор, резко подчеркнула очертания черепа, облепив его желтой массой из неживой плоти, но оставив маленький просвет для взгляда из царства тьмы: чело покойницы дернулось, и она приоткрыла веки. В помутневших глазах отразились огоньки колеблющегося пламени свечи. Пустой, неосознанный взгляд, глубоко запавших глаз, уставился в потолок, будто при жизни не хватило времени разглядеть его грязно-серые разводы.
Воронец, задёрнув шторы, отвернулся от окна и робко, чуть дыша, хотел пройти мимо гроба, но, повинуясь какому-то мучительному и неодолимому зловещему притяжению, взгляд его, помимо воли, скользнул по лицу покойной жены и ужас овладел им. Она смотрела на него ожившими глазами. Колеблющийся отблеск свечи мерцал в её зрачках искоркой жизни. От этого взгляда холодный пот выступил на его лбу и страх, словно удар тока, прошел сквозь тело. Ему показалось — усопшая пошевелилась и вот-вот встанет из гроба. Не дожидаясь этого, он выскочил из комнаты.
Серая небесная дымка медленно наливалась свинцом. Дневной свет иссяк, и мгла сокрыла город, несмотря, что до вечера было ещё далеко. Внезапно возникшие порывы ветра вздымали с тротуаров опавшую листву и, в бешеном танце вихря, несли их по мостовой, швыряя в лица прохожих, те, стараясь увернуться, жертвовали головными уборами и прическами. Вдруг всё вокруг побелело, и вслед за листвой полетели хлопья снега.
Выскочив на улицу, Воронец перепугал у крыльца стайку старушек так, что те шарахнулись по разным углам, увидев перекошенное от ужаса лицо соседа. Застёгиваясь на ходу, он выбежал со двора. Осенний ветер охладил ему виски и по-своему причесал волосы, залепляя лицо мокрым снегом.
Воронец долго, бесцельно блуждал по пустынным улицам, топча промокшими ногами снежную кашу — идти домой не хотелось; от одной мысли, что ждёт его дома, бросало в дрожь — он всё так же ясно видел перед собой горящий взгляд мертвой жены.
Около часа проплутав по улицам и окончательно продрогнув, он решил заглянуть в рюмочную, где намеревался выпить водки для согрева озябшего тела. Душу всё также леденил взгляд из потустороннего мира.
За столиком рюмочной он своим видом ни кого не испугал и не удивил. Здешний шалман видал и не такое. С горя или радости, все идут сюда, несут свои рваные рубли в обмен на стакан зелёного счастья и, окунувшись в облака табачной хмари, забывают обо всём. Вот и Воронец курил сигарету за сигаретой, добавляя слои никотина в свои лёгкие, не обращая внимания на стоящий гвалт разномастных голосов. Он вливал в себя горячительную жидкость стаканами, пока не наступил критический момент, когда количество выпитого выплеснуло из его души сознание. Тогда, неожиданно, рядом с ним из облаков дыма возникло лицо, очертания которого смазывалось от резких движений, поэтому узнать кто это, не было никакой возможности, и только озвученная огромным кулаком сумма крупного долга заставила признать в нём приятеля.
Каким образом оказался перед своей дверью он не мог объяснить, так же не помнил — закрывал ли её или нет. Дверь оказалась открытой, чуть притворив её, Воронец прислушался к тишине, вытекающей из комнаты в коридор, вместе с мерклым светом не погашенной одинокой лампочки. Воронец уже не чувствовал первоначального ужаса, алкоголь вытеснил не только страх из души, но и зачатки человеческого сострадания, однако что-то удерживало сделать первый шаг в комнату с покойником. Немного помешкав, он всё-таки решился и вошел.
Всё было на своих местах. Тонкая восковая свеча, прогорев до конца, оставила после себя оплывшую бесформенную массу. Умершая, обряженная в саван, не покинула своего траурного ложа, она по-прежнему лежала, скрестив свои высохшие руки на груди. Воронец, пошатываясь, подошел к гробу и с ухмылкой встретил взгляд мертвых глаз. В них он не увидел прежнего блеска: мутная голубовато-желтая пелена застилала их. Шершавой ладонью муж закрыл веки усопшей жены и хотел, было, уйти, но глаза вновь открылись и по-прежнему вперились в него. Тот вновь закрыл их и, убрав дрожащую руку, с минуту настороженно вглядывался в мертвое лицо. Только он успокоился, как веки опять приподнялись, и взгляд с того света снова скользнул по его лицу. И как показалось, в том взгляде была насмешка над ним. Он, с силой, обеими руками надавил на лицо покойницы и долгое время не отпускал рук.
Тишину лишь нарушало пьяное сопение, да зубовный скрежет нечестивца, с перекошенной в ужасной гримасе физиономией. Икона, стоявшая в изголовье гроба, бесстрастно взирала на происходящее.
Холодный пот залил глаза нелюди, и он ослабил свои усилия, которых оказалось недостаточно для того, чтобы огородить себя от взгляда смерти. В бешенстве от собственной беспомощности, он ударил по впалым щекам покойницу, от чего у той приоткрылся в усмешке рот, блеснув золотом зубов. Золото! Золото, каковое будет завтра опущено в могилу, закидано сырой землёй и будет там лежать вечно, никому не нужное, среди червей пожирающих гниющую плоть, пронеслось в больном пьяном мозгу, и огромный приятельский кулак, требующий уплаты долга, ударил его по печени.
Он уже не обращал внимания на всё ещё открытые очи своей жены, иные мысли будоражили воспалённый мозг. Золотые зубы покойника — это всё что он видел. Вооружившись клещами и стамеской, Воронец приступил ко гробу.
За окном была глубокая осенняя ночь. Небольшой морозец покрыл легкой корочкой сырой снег и сковал грязные лужи. Одинокие снежинки подолгу кружили в воздухе и, падая на мороженую землю, не таяли. Пустынные тротуары, освещённые редкими фонарями, засыпали окутанные холодным белым саваном.
Душераздирающий вопль потряс стены старого дома и, со звоном разбитого вдребезги стекла, вылетел на улицу. Этот леденящий душу крик долго не прекращался, а чуть только затихал, превращаясь в громкое рыдание, переходящее в мольбу о пощаде, после, с новой силой, отчаянный вой сотрясал стены и наводил ужас на проснувшихся жителей дома. В окнах соседних домов зажглись огни, и полусонные люди, крестясь, задёргивали занавески и проверяли запоры на дверях.
Испуганные соседи, с бледными от страха и холода лицами, содрогаясь от жуткого воя, собрались возле двери, за которой происходило что-то невероятное. Они пытались открыть её, но усилия их были напрасны. Только вызванная милиция смогла проникнуть в помещение. Перед ними открылась ужасная по своей сути картина. Старый участковый, повидавший немало на своём веку, не сдержался и ухватился за косяк. Те из соседей, кто вошел вместе с ним, пытались выскочить обратно, но им мешало любопытство других, тоже рвущихся увидеть разыгравшуюся трагедию.
При матовом свете, исходящим из единственного рожка люстры, первое, что увидели вошедшие в комнату — был стол, рядом с которым на полу лежал опрокинутый пустой гроб. Вокруг везде видны следы отчаянной борьбы: оборванные шторы, висевшие на осколках разбитого окна, перевернутые стулья и кровь. Оплывшие свечи так же валялись на полу, рядом с иконой и разбросанными цветами из венка. Ни мертвых, ни живых не видно.
В нависшей тишине раздался женский вскрик, и одна из соседок, падая в обморок, указала в темный угол. Там, в углу, под грудой одежды что-то зашевелилось, зловеще притягивая к себе взгляд. Никто не решался подойти и откинуть тряпки. Наконец, участковый, вспомнив свои обязанности, взяв себя в руки, пересёк комнату и, мгновение помедлив, раздвинул ворох окровавленной одежды.
На присутствующих глянул хозяин квартиры, дикий взгляд его глаз сравним лишь с глазами царя Ивана Грозного, только что убившего своего сына. Желто-кровавые белки, вылезшие из глазниц, чудом держались на окровавленном лице. Взбухшие разорванные губы сочились кровью. Воронец прикладывал к ним разные тряпки и тихо скулил. Заметив, что он не один, завывая и несвязно бормоча, указал рукой на шифоньер. Видно, в эту ночь жители дома должны были пройти все круги дантовского ада, и кто не ушел во время домой, поплатились бессонными ночами и кошмарами во сне до конца дней своих.
Раскрыв дверцу шкафа для одежды, человек в серой шинели, схватившись за сердце, мягко осел в руки подоспевшего коллеги. Истерические женские крики и топот ног раздались в коридоре. Кто-то позвонил ещё раз в милицию и вызвал скорую помощь. Ужас овладел всеми оставшимися. В шкафу полулежало тело покойницы, её глаза по-прежнему были открыты и глядели прямо перед собой, но каждому грезилось, что тот взгляд устремлён именно на него. Черные губы, глубоко запавшие в беззубый рот, были растянуты в страшной улыбке. Задранный белый саван был испачкан кровью. А в руках она держала не распятие, не икону, но окровавленные щипцы и напильник.
Обезумевший нечестивец, сидя в углу, громко, с надрывом, захохотал, показывая за распухшими губами золотые зубы.
Такую историю, снизив свой голос до шепота, рассказал мне мой сосед, при этом он ни разу не взглянул мне в глаза. Так же шепотом поведал о том; как каждую ночь к нему приходит жена и интересуется о зубах; не жмут ли коронки, которые она ему вставила, после того как он выдрал их у мертвого тела, и прижились ли они на новом месте? Лёжа в сырой могиле, она часто об них вспоминает, и это как-то скрашивает её одиночество.
Вот уже три недели мы живём с ним вместе бок о бок, никаких конфликтов. Днём он обычный человек, не обременённый никакими мыслями и делами, но к вечеру начинает проявлять беспокойство и, зная от чего это, я не тревожусь. Я человек спокойный, выдержанный, вот и сегодня, когда он шептал об очередном посещении жены, я не смеялся над ним, не перебивал, хотя мыслил про себя: «Думаешь, она приходит только к тебе, глупец, она посещает так же и меня; между нами возникла астральная связь. И связывают нас — зубы, да, да золотые зубы, эти лучшие образчики моей работы, которые я когда-то сделал для его жены». Я сразу узнал их, и у меня возникло желание вернуть ей её сокровище, украденное этим мерзким существом, человеком назвать его никак нельзя. В одну из ночей она, тайком навестив меня, рассказала, как он вырывал ей коронки, и как она в отместку забила их ему в рот, на здоровые зубы. После её откровения я составил план и стал готовиться к его исполнению. А вчера, когда она вновь явилась мне, я открылся: рассказал про задуманное, и получил на то полное согласие. Она с нетерпением ждёт свои перлы, надеясь на мою добропорядочность.
Наконец-то свершилось! Злодей и изверг повержен, вон он — лежит. Я задушил его — вот этими руками, которыми пишу сии строки, на пальцах коих ещё сохранилось тепло его шеи, они ещё чувствуют судорожное трепетание плоти, затихающее биение жизни в жилах.
В нашей палате нет никакого инструмента, и мне пришлось воспользоваться вместо зубила ножкой от табурета, а молоток мне заменил сам табурет, но уже без одной ножки. Я остался доволен результатом операции. Вот они передо мной, красавцы — тринадцать золотых зубов, предел ювелирного искусства, они и сейчас вызывают во мне восторг и восхищение моим мастерством.
Я мог бы описать всё подробнее, но от карандаша остался маленький огрызок, и мне с трудом приходится удерживать его в руке, да и утро скоро, вот-вот придут санитары нашего сумасшедшего дома, однако кроме моих записей и двух трупов они ничего здесь не найдут. А она уже сидит на моей постели — дожидаясь меня; делает руками знаки — торопит. Я это чувствую: мокрое полотенце, что обмотано вкруг моей шеи начинает высыхать и сдавливать горло, оно давит всё сильнее и сильнее… я не могу больше писать… она улыбается мне и манит…
* Иллюстрация с картины Генри Фюзели
Новость отредактировал Estellan - 27-10-2019, 20:46
Причина: Стилистика автора сохранена.
Ключевые слова: Зубы труп крик авторская история