Превращение
"Ну и запах тут," - подумал Рокуэл. От Макгайра несет пивом, от Хартли- усталой, давно не мытой плотью, но хуже всего острый, будто от насекомого,
запах, исходящий от Смита, чье обнаженное тело, обтянутое зеленой кожей,
застыло на столе. И ко всему еще тянет бензином и смазкой от непонятного
механизма, поблескивающего в углу тесной комнатушки.
Этот Смит - уже труп. Рокуэл с досадой поднялся, спрятал стетоскоп.
- Мне надо вернуться в госпиталь. Война, работы по горло. Сам
понимаешь, Хартли. Смит мертв уже восемь часов. Если хочешь еще что-то
выяснить, вызови прозектора, пускай вскроют...
Он не договорил - Хартли поднял руку. Костлявой трясущейся рукой
показал на тело Смита - на тело, сплошь покрытое жесткой зеленой скорлупой.
- Возьми стетоскоп, Рокуэл, и послушай еще раз. Еще только раз.
Пожалуйста.
Рокуэл хотел было отказаться, но раздумал, снова сел и достал
стетоскоп. Собратьям-врачам надо уступать. Прижимаешь стетоскоп к зеленому
окоченелому телу, притворяешься, будто слушаешь...
Тесная полутемная комнатушка вокруг него взорвалась. Взорвалась
единственным зеленым холодным содроганием. Словно по барабанным перепонкам
ударили кулаки. Его ударило. И пальцы сами собой отдернулись от
распростертого тела.
Он услышал дрожь жизни.
В глубине этого темного тела один только раз ударило сердце. Будто
отдалось далекое эхо в морской пучине.
Смит мертв, не дышит, закостенел. Но внутри этой мумии сердце живет.
Живет, встрепенулось, будто еще не рожденный младенец.
Пальцы Рокуэла, искусные пальцы хирурга, старательно ощупывают мумию.
Он наклонил голову. В неярком свете волосы кажутся совсем темными, кое-где
поблескивает седина. Славное лицо, открытое, спокойное. Ему около тридцати
пяти. Он слушает опять и опять, на гладко выбритых щеках проступает холодный
пот. Невозможно поверить такой работе сердца.
Один удар за тридцать пять секунд.
А дыхание Смита - как этому поверить? - один вздох за четыре минуты.
Движение грудной клетки неуловимо. Ну а температура?
Шестьдесят. (По Фаренгейту, т. е. около 16С. - Ред.)
Хартли засмеялся. Не очень-то приятный смех. Больше похожий на
заблудшее эхо. Сказал устало:
- Он жив. Да, жив. Несколько раз он меня едва не одурачил. Я вводил ему
адреналин, пытался ускорить пульс, но это не помогало. Уже три месяца он в
таком состоянии. Больше я не в силах это скрывать. Потому я тебе и позвонил,
Рокуэл. Он... это что-то противоестественное.
Да, это просто невозможно, - и как раз поэтому Рокуэла охватило
непонятное волнение. Он попытался поднять веки Смита. Безуспешно. Их
затянуло кожей. И губы срослись. И ноздри. Воздуху нет доступа...
- И все-таки он дышит...
Рокуэл и сам не узнал своего голоса. Выронил стетоскоп, поднял и тут
заметил, как дрожат руки.
Хартли встал над столом - высокий, тощий, измученный.
- Смит совсем не хотел, чтобы я тебя вызвал. А я не послушался. Смит
предупредил, чтобы я тебя не вызывал. Всего час назад.
Темные глаза Рокуэла вспыхнули, округлились от изумления.
- Как он мог предупредить? Он же недвижим.
Исхудалое лицо Хартли - заострившиеся черты, упрямый подбородок,
сощуренные в щелку глаза - болезненно передернулось.
- Смит... думает. Я знаю его мысли. Он боится, как бы ты его не
разоблачил. Он меня ненавидит. За что? Я хочу его убить, вот за что. Смотри.
- Он неуклюже полез в карман своего мятого, покрытого пятнами пиджака,
вытащил блеснувший вороненой сталью револьвер.
- На, Мэрфи. Возьми. Возьми, пока я не продырявил этот гнусный
полутруп!
Макгайр попятился, на круглом красном лице - испуг.
- Терпеть не могу оружие. Возьми ты, Рокуэл.
Рокуэл приказал резко, голосом беспощадным, как скальпель:
- Убери револьвер, Хартли. Ты три месяца проторчал возле этого
больного, вот и дошел до психического срыва. Выспись, это помогает. - Он
провел языком по пересохшим губам. - Что за болезнь подхватил Смит?
Хартли пошатнулся. Пошевелил непослушными губами. Засыпает стоя, понял
Рокуэл. Не сразу Хартли удалось выговорить:
- Он не болен. Не знаю, что это такое. Только я на него зол, как
мальчишка злится, когда в семье родился еще ребенок. Он не такой...
неправильный. Помоги мне. Ты мне поможешь, а?
- Да, конечно, - Рокуэл улыбнулся. - У меня в пустыне санаторий, самое
подходящее место, там его можно основательно исследовать. Ведь Смит... это
же самый невероятный случай за всю историю медицины. С человеческим
организмом такого просто не бывает!
Он не договорил. Хартли прицелился из револьвера ему в живот.
- Стоп. Стоп. Ты... ты не просто упрячешь Смита подальше, это не
годится! Я думал, ты мне поможешь. Он зловредный. Его надо убить. Он опасен!
Я знаю, он опасен!
Рокуэл прищурился. У Хартли явно неладно с психикой. Сам не знает что
говорит. Рокуэл расправил плечи, теперь он холоден и спокоен.
- Попробуй выстрелить в Смита, и я отдам тебя под суд за убийство. Ты
надорвался умственно и физически. Убери револьвер.
Они в упор смотрели друг на друга.
Рокуэл неторопливо подошел, взял у Хартли оружие, дружески похлопал по
плечу и передал револьвер Мэрфи - тот посмотрел так, будто ждал, что
револьвер сейчас его укусит.
- Позвони в госпиталь, Мэрфи. Я там не буду неделю. Может быть, дольше.
Предупреди, что я занят исследованиями в санатории.
Толстая красная физиономия Мэрфи сердито скривилась.
- А что мне делать с пистолетом?
Хартли стиснул зубы, процедил:
- Возьми его себе. Погоди, еще сам захочешь пустить его в ход.
Рокуэлу хотелось кричать, возвестить всему свету, что у него в руках -
невероятная, невиданная в истории человеческая жизнь. Яркое солнце освещало
палату санатория; Смит, безмолвный, лежал на столе, красивое лицо его
застыло бесстрастной зеленой маской.
Рокуэл неслышными шагами вошел в палату. Прижал стетоскоп к зеленой
груди. Получалось то ли царапанье, то ли негромкий скрежет, будто металл
касается панциря огромного жука.
Поодаль стоял Макгайр, недоверчиво оглядывал недвижное тело, благоухал
недавно выпитым в изобилии пивом.
Рокуэл сосредоточенно вслушивался.
- Наверно, в машине скорой помощи его сильно растрясло. Не следовало
рисковать...
Рокуэл вскрикнул.
Макгайр, волоча ноги, подошел к нему.
- Что случилось?
- Случилось? - Рокуэл в отчаянии огляделся. Сжал кулак. - Смит умирает!
- С чего ты взял? Хартли говорил, Смит просто прикидывается мертвым. Он
и сейчас тебя дурачит...
- Нет! - Рокуэл выбивался из сил над бессловесным телом, пытался
впрыснуть лекарство. Любое. И ругался на чем свет стоит. После всей этой
мороки потерять Смита невозможно. Нет, только не теперь.
А там, внутри, под зеленым панцирем, тело Смита содрогалось, билось,
корчилось, охваченное непостижимым бешенством, и казалось, в глубине глухо
рычит пробудившийся вулкан.
Рокуэл пытался сохранить самообладание. Смит - случай особый. Обычные
приемы скорой помощи не действуют. Как же тут быть? Как?
Он смотрит остановившимся взглядом. Окостенелое тело блестит в ярких
солнечных лучах. Жаркое солнце. Сверкает, горит на стетоскопе. Солнце.
Рокуэл смотрит, а за окном наплывают облака, солнце скрылось. В комнате
стало темнее. И тело Смита затихает. Вулкан внутри успокоился.
- Макгайр! Опусти шторы! Скорей, пока не выглянуло солнце!
Макгайр повиновался.
Сердце Смита замедляет ход, удары его опять ленивы и редки.
- Солнечный свет Смиту вреден. Чему-то он мешает. Не знаю, отчего и
почему, но это ему опасно... - Рокуэл вздыхает с облегчением. - Господи,
только бы не потерять его. Только бы не потерять. Он какой-то не такой, он
создает свои правила, что-то он делает такое, чего еще не делал никто.
Знаешь что, Мэрфи?
- Ну?
- Смит вовсе не в агонии. И не умирает. И вовсе ему не лучше умереть,
что бы там ни говорил Хартли. Вчера вечером, когда я его укладывал на
носилки, чтобы везти в санаторий, я вдруг понял - Смиту я по душе.
- Бр-р! Сперва Хартли. Теперь ты. Смит тебе сам это сказал, что ли?
- Нет, не говорил. Но под этой своей скорлупой он не без сознания. Он
все сознает. Да, вот в чем суть. Он все сознает.
- Просто-напросто он в столбняке. Он умрет. Больше месяца он живет без
пищи. Это Хартли сказал. Хартли сперва хоть что-то вводил ему внутривенно, а
потом кожа так затвердела, что уже не пропускала иглу.
Дверь одноместной палаты медленно, со скрипом отворилась. Рокуэл
вздрогнул. На пороге, выпрямившись во весь свой немалый рост, стоял Хартли;
после нескольких часов сна колючее лицо его стало спокойнее, но серые глаза
смотрели все так же зло и враждебно.
- Выйдите отсюда, и я в два счета покончу со Смитом, - негромко сказал
он. - Ну?
- Ни с места, - сердито приказал Рокуэл, подходя к нему. - Каждый раз,
как явишься, вынужден буду тебя обыскивать. Прямо говорю, я тебе не доверяю.
- Оружия у Хартли не оказалось. - Почему ты меня не предупредил насчет
солнечного света?
- Как? - тихо, не сразу прозвучало в ответ. - А... да. Я забыл. На
первых порах я пробовал передвигать Смита. Он оказался на солнце и стал
умирать всерьез. Понятно, больше я не трогал его с места. Похоже, он смутно
понимал, что ему предстоит. Может, даже сам это задумал, не знаю. Пока он не
закостенел окончательно и еще мог говорить и есть, аппетит у него был
волчий, и он предупредил, чтобы я три месяца его не трогал с места. Сказал,
что хочет оставаться в тени. Что солнце все испортит. Я думал, он меня
разыгрывает. Но он не шутил. Ел жадно, как зверь, как голодный дикий зверь,
потом впал в оцепенение - и вот, полюбуйтесь... - Хартли невнятно выругался.
- Я-то надеялся, ты оставишь его подольше на солнце и нечаянно угробишь.
Макгайр всколыхнулся всей своей тушей - двести пятьдесят фунтов.
- Слушайте... А вдруг мы заразимся этой смитовой болезнью?
Хартли смотрел на неподвижное тело, зрачки его сузились.
- Смит не болен. Неужели не понимаешь, тут же прямые признаки
вырождения. Это как рак. Им не заражаешься, это в роду и передается по
наследству. Сперва у меня не было к Смиту ни страха, ни ненависти, это
пришло только неделю назад - тогда я убедился, что он дышит, и существует, и
процветает, хотя ноздри и рот замкнуты наглухо. Так не бывает. Так не должно
быть.
- А вдруг и ты, и я, и Рокуэл тоже станем зеленые, и эта чума охватит
всю страну, тогда как? - дрожащим голосом выговорил Макгайр.
- Тогда, если я ошибаюсь, - может быть, и ошибаюсь, - я умру, - сказал
Рокуэл. - Только меня это ни капельки не волнует.
Он повернулся к Смиту и продолжал делать свое дело.
Колокол звонит. Колокол. Два, два колокола. Десять колоколов, сто.
Десять тысяч, миллион оглушительных, гремящих, лязгающих металлом колоколов.
Все разом ворвались в тишину, воют, ревут, отдаются мучительным эхом,
раздирают уши!
Звенят, поют голоса, громкие и тихие, высокие и низкие, глухие и
пронзительные. Бьют по скорлупе громадные хлопушки, в воздухе несмолкаемый
грохот и треск!
Под трезвон колоколов Смит не сразу понимает, где же он. Он знает, ему
ничего не увидеть, веки замкнуты, знает - ничего ему не сказать, губы
срослись. И уши тоже запечатаны, а колокола все равно оглушают.
Видеть он не может. Но нет, все-таки может, и кажется - перед ним
тесная багровая пещера, словно глаза обращены внутрь мозга. Он пробует
шевельнуть языком, пытается крикнуть и вдруг понимает: язык пропал - там,
где всегда был язык, пустота, щемящая пустота будто жаждет вновь его
обрести, но сейчас - не может.
Нет языка. Странно. Почему? Смит пытается остановить колокола. И они
останавливаются, блаженная тишина окутывает его прохладным покрывалом.
Что-то происходит. Происходит. Смит пробует шевельнуть пальцем, но палец не
повинуется. И ступня тоже, нога, пальцы ног, голова - ничто не слушается.
Ничем не шевельнешь. Ноги, руки, все тело - недвижимы, застыли, скованы,
будто в бетонном гробу.
И еще через минуту страшное открытие: он больше не дышит. По крайней
мере, легкими.
- Потому что у меня больше нет легких! - вопит он. Вопит где-то внутри,
и этот мысленный вопль захлестнуло, опутало, скомкало и дремотно повлекло
куда-то в глубину темной багровой волной. Багровая дремотная волна обволокла
беззвучный вопль, скрутила и унесла прочь, и Смиту стало спокойнее.
"Я не боюсь, - подумал он. - Я понимаю непонятное. Понимаю, что вовсе
не боюсь, а почему - не знаю.
Ни языка, ни ноздрей, ни легких.
Но потом они появятся. Да, появятся. Что-то... что-то происходит."
В поры замкнутого в скорлупе тела проникает воздух, будто каждую его
частицу покалывают струйки живительного дождя. Дышишь мириадами крохотных
жабр, вдыхаешь кислород и азот, водород и углекислоту, и все идет впрок.
Удивительно. А сердце как - бьется еще или нет?
Да, бьется. Медленно, медленно, медленно. Смутный багровый ропот
возникает вокруг, поток, река... медленная, еще медленней, еще. Так славно.
Так отдохновенно.
Дни сливаются в недели, и быстрей складываются в цельную картину
разрозненные куски головоломки. Помогает Макгайр. В прошлом хирург, он уже
многие годы у Рокуэла секретарем. Не бог весть какая подмога, но славный
товарищ.
Рокуэл заметил, что хоть Макгайр ворчливо подшучивает над Смитом, но
неспокоен, даже очень. Силится сохранить спокойствие. А потом однажды
притих, призадумался - и сказал неторопливо:
- Вот что, я только сейчас сообразил: Смит живой! Должен бы помереть. А
он живой. Вот так штука!
Рокуэл расхохотался.
- А какого черта, по-твоему, я тут орудую? На той неделе доставлю сюда
рентгеновский аппарат, посмотрю, что творится внутри Смитовой скорлупы.
Он ткнул иглой шприца в эту жесткую скорлупу. Игла сломалась. Рокуэл
сменил иглу, потом еще одну и наконец проткнул скорлупу, взял кровь и
принялся изучать образцы под микроскопом. Спустя несколько часов он
преспокойно сунул результаты проб Макгайру, под самый его красный нос,
заговорил быстро:
- Просто не верится. Его кровь смертельна для микробов. Я капнул взвесь
стрептококков, и за восемь секунд они все погибли! Можно ввести Смиту какую
угодно инфекцию - он любую бациллу уничтожит, он ими лакомится!
За считанные часы сделаны были еще и другие открытия. Рокуэл лишился
сна, ночью ворочался в постели с боку на бок, продумывал, передумывал, опять
и опять взвешивал потрясающие догадки. К примеру. С тех пор, как Смит
заболел, и до последнего времени Хартли каждый день вводил ему внутривенно
какое-то количество кубиков питательной сыворотки. Ни грамма этой пищи не
использовано. Вся она сохраняется про запас - и не в жировых отложениях, а в
совершенно неестественном виде: это какой-то очень насыщенный раствор,
неведомая жидкость, содержащаяся у Смита в крови. Одной ее унции довольно,
чтобы питать человека целых три дня. Эта удивительная жидкость движется в
кровеносных сосудах, а едва организм ощутит в ней потребность, он тотчас ее
усваивает. Гораздо удобнее, чем запасы жира. Несравнимо удобнее!
Рокуэл ликовал - вот это открытие! В теле Смита накопилось этого
икс-раствора столько, что хватит на многие месяцы. Он не нуждается в пище
извне.
Услыхав это, Макгайр печально оглядел свое солидное брюшко.
- Вот бы и мне так...
Но это еще не все. Смит почти не нуждается в воздухе. А нужное ему
ничтожное количество впитывает, видимо, прямо сквозь кожу. И усваивает до
последней молекулы. Никаких отходов.
- И ко всему, - докончил Рокуэл, - в последнем счете Смиту, пожалуй,
вовсе не надо будет, чтоб у него билось сердце, он и так обойдется!
- Тогда он умрет.
- Для нас с тобой - да. Для самого себя - может быть. А может, и нет.
Ты только вдумайся, Макгайр. Что такое сейчас Смит? Замкнутая кровеносная
система, которая сама собою очищается, месяцами не требует питания извне,
почти не знает перебоев и совсем ничего не теряет, ибо с пользой усваивает
каждую молекулу; система саморазвивающаяся и прочно защищенная, убийственная
для любых микробов. И при всем при этом Хартли еще говорит о вырождении!
Хартли принял открытие с досадой. И твердил свое: Смит перестает быть
человеком. Он выродок - и опасен.
Макгайр еще подлил масла в огонь:
- Почем знать, может, возбудителя этой болезни и в микроскоп не
увидишь, а он, расправляясь со своей жертвой, заодно уничтожает все другие
микробы. Ведь прививают же иногда малярию, чтобы излечить сифилис; отчего бы
новой неведомой бацилле не пожрать все остальные?
- Довод веский, - сказал Рокуэл. - Но мы-то не заболели?
- Может быть, эта бактерия уже в нас, только ей нужен какой-то
инкубационный период.
- Типичное рассуждение старомодного эскулапа. Что бы с человеком ни
случилось, раз он не вмещается в привычные рамки, значит, болен, - возразил
Рокуэл. - Кстати, это твоя мысль, Хартли, а не моя. Врачи не успокоятся,
пока не поставят в каждом случае диагноз и не наклеят ярлычок. Так вот,
по-моему, Смит здоров, до того здоров, что ты его боишься.
- Ты спятил, - сказал Макгайр.
- Возможно. Только Смиту, я думаю, вовсе не требуется вмешательство
медицины. Он сам себя спасает. По-вашему, это вырождение. А по-моему, рост.
- Да ты посмотри на его кожу, - почти простонал Макгайр.
- Овца в волчьей шкуре. Снаружи - жесткий, ломкий покров. Внутри -
упорядоченная перестройка, преобразование. Почему? Я начинаю догадываться.
Эти внутренние перемены в Смите так бурны, что им нужна защита, броня. А ты
мне вот что скажи, Хартли, только честно: боялся ты в детстве насекомых --
пауков и всякой такой твари?
- Да.
- То-то и оно. У тебя фобия. Врожденный страх и отвращение, и все это
обратилось на Смита. Поэтому тебе и противна эта перемена в нем.
В последующие недели Рокуэл подробно разузнал о прошлом Смита. Побывал
в лаборатории электроники, где тот работал, пока не заболел. Дотошно
исследовал комнату, где Смит под присмотром Хартли провел первые недели
своей "болезни". Тщательно изучил стоящий в углу аппарат. Что-то связанное с
радиацией.
Уезжая из санатория, Рокуэл надежно запер Смита в палате и к двери
приставил стражем Макгайра на случай, если у Хартли появятся какие-нибудь
завиральные мысли.
Смиту тридцать два года, и жизнь у него была самая простая. Пять лет
проработал в лаборатории электроники. Никогда серьезно не болел.
Шли дни. Рокуэл пристрастился к долгим одиноким прогулкам вдоль
соседнего пересохшего ручья. Так он выкраивал время подумать, обосновать
невероятную теорию, что складывалась у него все отчетливей.
А однажды остановился у куста жасмина, цветущего ночами подле
санатория, поднялся на цыпочки и, улыбаясь, снял с высокой ветки что-то
темное, поблескивающее. Осмотрел и сунул в карман. И прошел в дом.
Он позвал с веранды Макгайра. Тот пришел. За ним, бормоча вперемешку
жалобы и угрозы, плелся Хартли. Все трое сели в приемной.
И Рокуэл заговорил.
- Смит не болен. В его организме не выжить ни одной бацилле. И никакие
дьяволы, бесы и злые духи в него не вселились. Упоминаю об этом в
доказательство, что перебрал все мыслимые и немыслимые возможности. И любой
диагноз любых обычных болезней отбрасываю. Предлагаю гораздо более важную и
наиболее приемлемую возможность - замедленную наследственную мутацию.
- Мутацию? - не своим голосом переспросил Макгайр.
Рокуэл поднял и показал нечто темное, поблескивающее на свету.
- Вот что я нашел в саду, на кусте. Отлично подтверждает мою теорию. Я
изучил состояние Смита, осмотрел его лабораторию, исследовал несколько вот
этих штучек, - он повертел в пальцах темный маленький предмет. - И я уверен.
Это метаморфоза. Перерождение, видоизменение, мутация - не до, а после
появления на свет. Вот. Держи. Это и есть Смит.
И он кинул темную вещичку Хартли. Хартли поймал ее на лету.
- Это же куколка, - сказал Хартли. - Бывшая гусеница.
Рокуэл кивнул:
- Вот именно.
- Так что же, ты воображаешь, будто Смит тоже... куколка?!
- Убежден, - сказал Рокуэл.
Вечером, в темноте, Рокуэл склонился над телом Смита. Макгайр и Хартли
сидели в другом конце палаты, молчали, прислушивались. Рокуэл осторожно
ощупывал тело.
- Предположим, жить - значит не только родиться, протянуть семьдесят
лет и умереть. Предположим, что в своем бытии человек должен шагнуть на
новую, высшую степень, - и Смит первый из всех нас совершает этот шаг.
Мы смотрим на гусеницу и, как нам кажется, видим некую постоянную
величину. Однако она превращается в бабочку. Почему? Никакие теории не дают
исчерпывающего объяснения. Она развивается - вот что важно. Самое
существенное: нечто будто бы неизменное превращается в нечто другое,
промежуточное, совершенно неузнаваемое - в куколку, а из нее выходит
бабочкой. С виду куколка мертва. Это маскировка, способ сбить со следа.
Поймите, Смит сбил нас со следа. С виду он мертв. А внутри все соки
клокочут, перестраиваются, бурно стремятся к одной цели. Личинка
оборачивается москитом, гусеница бабочкой... а чем станет Смит?
- Смит - куколка? - Макгайр невесело засмеялся.
- Да.
- С людьми так не бывает.
- Перестань, Макгайр. Ты, видно, не понимаешь, эволюция совершает
великий шаг. Осмотри тело и дай какое-то другое объяснение. Проверь кожу,
глаза, дыхание, кровообращение. Неделями он запасал пищу, чтобы погрузиться
в спячку в этой своей скорлупе. Почему он так жадно и много ел, зачем копил
в организме некий икс-раствор, если не для этого перевоплощения? А всему
причиной - излучение. Жесткое излучение в Смитовой лаборатории. Намеренно он
облучался или случайно, не знаю. Но затронута какая-то ключевая часть генной
структуры, часть, предназначенная для эволюции человеческого организма,
которой, может быть, предстояло включиться только через тысячи лет.
- Так что же, по-твоему, когда-нибудь все люди?..
- Личинка стрекозы не остается навсегда в болоте, кладка жука - в
почве, а гусеница - на капустном листе. Они видоизменяются и вылетают на
простор. Смит - это ответ на извечный вопрос: что будет дальше с людьми, к
чему мы идем? Перед нами неодолимой стеной встает Вселенная, в этой
Вселенной мы обречены существовать, и человек, такой, каков он сейчас, не
готов вступить в эту Вселенную. Малейшее усилие утомляет его, чрезмерный
труд убивает его сердце, недуги разрушают тело. Возможно, Смит сумеет
ответить философам на вопрос, в чем смысл жизни. Возможно, он придаст ей
новый смысл.
Ведь все мы, в сущности, просто жалкие насекомые и суетимся на ничтожно
маленькой планете. Не для того существует человек, чтобы вечно прозябать на
ней, оставаться хилым, жалким и слабым, но будущее для него пока еще тайна,
слишком мало он знает.
Но измените человека! Сделайте его совершенным. Сделайте...
сверхчеловека, что ли. Избавьте его от умственного убожества, дайте ему
полностью овладеть своим телом, нервами, психикой; дайте ясный,
проницательный ум, неутомимое кровообращение, тело, способное месяцами
обходиться без пищи извне, освоиться где угодно, в любом климате, и побороть
любую болезнь. Освободите человека от оков плоти, от бедствий плоти, и вот
он уже не злосчастное ничтожество, которое страшится мечтать, ибо знает, что
хрупкое тело помешает ему осуществить мечты, - и тогда он готов к борьбе, к
единственной подлинно стоящей войне. Заново рожденный человек готов
противостоять всей, черт ее подери, Вселенной!
Рокуэл задохнулся, охрип, сердце его неистово колотилось; он склонился
над Смитом, бережно, благоговейно приложил ладони к холодному недвижному
панцирю и закрыл глаза. Сила, властная тяга, твердая вера в Смита
переполняли его. Он прав. Прав. Он это знает. Он открыл глаза, посмотрел на
Хартли и Макгайра: всего лишь тени в полутьме палаты, при завешенном окне.
Короткое молчание, потом Хартли погасил свою сигарету.
- Не верю я в эту теорию.
А Макгайр сказал:
- Почем ты знаешь, может быть, все нутро Смита обратилось в кашу? Делал
ты рентгеновский снимок?
- Нет, это рискованно - вдруг помешает его превращению, как мешал
солнечный свет.
- Так значит, он становится сверхчеловеком? И как же это будет
выглядеть?
- Поживем - увидим.
- По-твоему, он слышит, что мы про него сейчас говорим?
- Слышит ли, нет ли, ясно одно: мы узнали секрет, который нам знать не
следовало. Смит вовсе не желал посвящать в это меня и Макгайра. Ему пришлось
как-то к нам приспособиться. Но сверхчеловек не может хотеть, чтобы все
вокруг о нем узнали. Люди слишком ревнивы и завистливы, полны ненависти.
Смит знает, если тайна выйдет наружу, это для него опасно. Может быть,
отсюда и твоя ненависть к нему, Хартли.
Все замолчали, прислушиваются. Тишина. Только шумит кровь в висках
Рокуэла. И вот он, Смит - уже не Смит, но некое вместилище с пометкой
"Смит", а что в нем - неизвестно.
- Если ты не ошибаешься, нам, безусловно, надо его уничтожить, -
заговорил Хартли. - Подумай, какую он получит власть над миром. И если мозг
у него изменился в ту сторону, как я думаю... тогда, как только он выйдет из
скорлупы, он постарается нас убить, потому что мы одни про него знаем. Он
нас возненавидит за то, что мы проведали его секрет.
- Я не боюсь, - беспечно сказал Рокуэл.
Хартли промолчал. Шумное, хриплое дыхание его наполняло комнату. Рокуэл
обошел вокруг стола, махнул рукой:
- Пойдемте-ка все спать, пора, как по-вашему?
Машину Хартли скрыла завеса мелкого моросящего дождя. Рокуэл запер
входную дверь, распорядился, чтобы Макгайр в эту ночь спал на раскладушке
внизу, перед палатой Смита, а сам поднялся к себе и лег.
Раздеваясь, он снова мысленно перебирал невероятные события последних
недель. Сверхчеловек. А почему бы и нет? Волевой, сильный...
Он улегся в постель.
Когда же? Когда Смит "вылупится" из своей скорлупы? Когда?
Дождь тихонько шуршал по крыше санатория.
Макгайр дремал на раскладушке под ропот дождя и грохот грома, слышалось
его шумное, тяжелое дыхание. Где-то скрипнула дверь, но он дышал все так же
ровно. По прихожей пронесся порыв ветра. Макгайр всхрапнул, повернулся на
другой бок. Тихо затворилась дверь, сквозняк прекратился.
Смягченные толстым ковром тихие шаги. Медленные шаги, опасливые,
крадущиеся, настороженные. Шаги. Макгайр мигнул, открыл глаза.
В полутьме кто-то над ним наклонился.
Выше, на площадке лестницы, горит одинокая лампочка, желтоватая полоска
света протянулась рядом с койкой Макгайра.
В нос бьет резкий запах раздавленного насекомого. Шевельнулась чья-то
рука. Кто-то силится заговорить.
У Макгайра вырвался дикий вопль.
Рука, что протянулась в полосу света, зеленая.
Зеленая!
- Смит!
Тяжело топая, Макгайр с криком бежит по коридору.
- Он ходит! Не может ходить, а ходит!
Всей тяжестью он налетает на дверь, и дверь распахивается. Дождь и
ветер со свистом набрасываются на него, он выбегает в бурю, бессвязно,
бессмысленно бормочет.
А тот, в прихожей, недвижим. Наверху распахнулась дверь, по лестнице
сбегает Рокуэл. Зеленая рука отдернулась из полосы света, спряталась за
спиной.
- Кто здесь? - остановясь на полпути, спрашивает Рокуэл.
Тот выходит на свет.
Рокуэл смотрит в упор, брови сдвинулись.
- Хартли! Что ты тут делаешь, почему вернулся?
- Кое-что случилось, - говорит Хартли. - А ты поди-ка приведи Макгайра.
Он выбежал под дождь и лопочет, как полоумный.
Рокуэл не стал говорить, что думает. Быстро, испытующе оглядел Хартли и
побежал дальше - по коридору, за дверь, под дождь.
- Макгайр! Макгайр, дурья голова, вернись!
Бежит под дождем, струи так и хлещут. На Макгайра наткнулся чуть не в
сотне шагов от дома, тот бормочет:
- Смит... Смит там ходит...
- Чепуха. Просто это вернулся Хартли.
- Рука зеленая, я видел. Она двигалась.
- Тебе приснилось.
- Нет. Нет! - В дряблом, мокром от дождя лице Макгайра ни кровинки. - Я
видел, рука зеленая, верно тебе говорю. А зачем Хартли вернулся? Ведь он...
При звуке этого имени Рокуэла как ударило, он разом понял. Пронзило
страхом, мысли закружило вихрем - опасность! - резнул отчаянный зов: на
помощь!
- Хартли!
Рокуэл оттолкнул Макгайра, рванулся, закричал и со всех ног помчался к
санаторию. В дом, по коридору...
Дверь в палату Смита взломана.
Посреди комнаты с револьвером в руке - Хартли. Услыхал бегущего
Рокуэла, обернулся. И вмиг оба действуют. Хартли стреляет, Рокуэл щелкает
выключателем.
Тьма. И вспышка пламени, точно на моментальной фотографии высвечено
сбоку застывшее тело Смита. Рокуэл метнулся в сторону вспышки. И уже в
прыжке, потрясенный, понял, почему вернулся Хартли. В секунду, пока не погас
свет, он увидел руку Хартли.
Пальцы, покрытые зеленой чешуей.
Потом схватка врукопашную. Хартли падает, и тут снова вспыхнул свет, на
пороге мокрый насквозь Макгайр, выговаривает трясущимися губами:
- Смит... он убит?
Смит не пострадал. Пуля прошла выше.
- Болван, какой болван! - кричит Рокуэл, стоя над обмякшим на полу
Хартли. - Великое, небывалое событие, а он хочет все погубить!
Хартли пришел в себя, говорит медленно:
- Надо было мне догадаться. Смит тебя предупредил.
- Ерунда, он... - Рокуэл запнулся, изумленный. Да, верно. То внезапное
предчувствие, смятение в мыслях. Да. Он с яростью смотрит на Хартли. -
Ступай наверх. Просидишь до утра под замком. Макгайр, иди и ты. Не спускай с
него глаз.
Макгайр говорит хрипло:
- Погляди на его руку. Ты только погляди. У Хартли рука зеленая. Там в
прихожей был не Смит - Хартли!
Хартли уставился на свои пальцы.
- Мило выглядит, а? - говорит он с горечью. - Когда Смит заболел, я
тоже долго был под этим излучением. Теперь я стану таким... такой же
тварью... как Смит. Это со мной уже несколько дней. Я скрывал. Старался
молчать. Сегодня почувствовал - больше не могу, вот и пришел его убить,
отплатить, он же меня погубил...
Сухой резкий звук, что-то сухо треснуло. Все трое замерли.
Три крохотных чешуйки взлетели над Смитовой скорлупой, покружили в
воздухе и мягко опустились на пол.
Рокуэл вмиг очутился у стола, вгляделся.
- Оболочка начинает лопаться. Трещина тонкая, едва заметная -
треугольником, от ключиц до пупка. Скоро он выйдет наружу!
Дряблые щеки Макгайра затряслись:
- И что тогда?
- Будет у нас сверхчеловек, - резко, зло отозвался Хартли. -
Спрашивается: на что похож сверхчеловек? Ответ: никому не известно.
С треском отлетели еще несколько чешуек. Макгайра передернуло.
- Ты попробуешь с ним заговорить?
- Разумеется.
- С каких это пор... бабочки... разговаривают?
- Поди к черту, Макгайр!
Рокуэл засадил их обоих для верности наверху под замок, а сам заперся в
комнате Смита и лег на раскладушку, готовый бодрствовать всю долгую
дождливую ночь - следить, вслушиваться, думать.
Следить, как отлетают чешуйки ломкой оболочки, потому что из куколки
безмолвно стремится выйти наружу Неведомое.
Ждать осталось каких-нибудь несколько часов. Дождь стучится в дом,
струи сбегают по стеклу. Каков-то он теперь будет с виду, Смит? Возможно,
изменится строение уха, потому что станет тоньше слух; возможно, появятся
дополнительные глаза; изменятся форма черепа, черты лица, весь костяк,
размещение внутренних органов, кожные ткани; возможно несчетное множество
перемен.
Рокуэла одолевает усталость, но уснуть страшно. Веки тяжелеют,
тяжелеют. А вдруг он ошибся? Вдруг его домыслы нелепы? Вдруг Смит внутри
этой скорлупы - вроде медузы? Вдруг он - безумный, помешанный... или совсем
переродился и станет опасен для всего человечества? Нет. Нет. Рокуэл помотал
затуманенной головой. Смит - совершенство. Совершенство. В нем нет места ни
единой злой мысли. Совершенство.
В санатории глубокая тишина. Только и слышно, как потрескивают чешуйки
хрупкой оболочки, падая на пол...
Рокуэл уснул. Погрузился во тьму, и комната исчезла, нахлынули сны.
Снилось, что Смит поднялся, идет, движения угловатые, деревянные, а Хартли,
пронзительно крича, опять и опять заносит сверкающий топор, с маху рубит
зеленый панцирь и превращает живое существо в отвратительное месиво. Снился
Макгайр - бегает под кровавым дождем, бессмысленно лопочет. Снилось...
Жаркое солнце. Жаркое солнце заливает палату. Уже утро. Рокуэл
протирает глаза, смутно встревоженный тем, что кто-то поднял шторы. Кто-то
поднял... Рокуэл вскочил как ужаленный. Солнце! Шторы не могли, не должны
были подняться. Сколько недель они не поднимались! Он закричал.
Дверь настежь. В санатории тишина. Не смея повернуть голову, Рокуэл
косится на стол. Туда, где должен бы лежать Смит.
Но его там нет.
На столе только и есть, что солнечный свет. Да еще какие-то опустелые
остатки. Все, что осталось от куколки. Все, что осталось.
Хрупкие скорлупки - расщепленный надвое профиль, округлый осколок
бедра, полоска, в которой угадывается плечо, обломок грудной клетки -
разбитые останки Смита!
А Смит исчез. Подавленный, еле держась на ногах, Рокуэл подошел к
столу. Точно маленький, стал копаться в тонких шуршащих обрывках кожи. Потом
круто повернулся и, шатаясь как пьяный, вышел из палаты, тяжело затопал
вверх по лестнице, закричал:
- Хартли! Что ты с ним сделал? Хартли! Ты что же, убил его, избавился
от трупа, только куски скорлупы оставил и думаешь сбить меня со следа?
Дверь комнаты, где провели ночь Макгайр и Хартли, оказалась запертой.
Трясущимися руками Рокуэл повернул ключ в замке. И увидел их обоих в
комнате.
- Вы тут, - сказал растерянно. - Значит, вы туда не спускались. Или,
может, отперли дверь, пошли вниз, вломились в палату, убили Смита и... нет,
нет.
- А что случилось?
- Смит исчез! Макгайр, скажи, выходил Хартли отсюда?
- За всю ночь ни разу не выходил.
- Тогда... есть только одно объяснение... Смит выбрался ночью из своей
скорлупы и сбежал! Я его не увижу, мне так и не удастся на него посмотреть,
черт подери совсем! Какой же я болван, что заснул!
- Ну, теперь все ясно! - заявил Хартли. - Смит опасен, иначе он бы
остался и дал нам на себя посмотреть. Одному Богу известно, во что он
превратился.
- Значит, надо искать. Он не мог уйти далеко. Надо все обыскать!
Быстрее, Хартли! Макгайр!
Макгайр тяжело опустился на стул.
- Я не двинусь с места. Он и сам отыщется. С меня хватит.
Рокуэл не стал слушать дальше. Он уже спускался по лестнице, Хартли за
ним по пятам. Через несколько минут за ними, пыхтя и отдуваясь, двинулся
Макгайр.
Рокуэл бежал по коридору, приостанавливаясь у широких окон, выходящих
на пустыню и на горы, озаренные утренним солнцем. Выглядывал в каждое окно и
спрашивал себя: да есть ли хоть капля надежды найти Смита? Первый
сверхчеловек. Быть может, первый из очень и очень многих. Рокуэла прошиб
пот. Смит не должен был исчезнуть, не показавшись сперва хотя бы ему,
Рокуэлу. Не мог он вот так исчезнуть. Или все же мог?
Медленно отворилась дверь кухни.
Порог переступила нога, за ней другая. У стены поднялась рука. Губы
выпустили струйку сигаретного дыма.
- Я кому-то понадобился?
Ошеломленный Рокуэл обернулся. Увидел, как изменился в лице Хартли,
услышал, как задохнулся от изумления Макгайр. И у всех троих вырвалось
разом, будто под суфлера:
- Смит!
Смит выдохнул струйку дыма. Лицо ярко-розовое, словно его нажгло
солнцем, голубые глаза блестят. Ноги босы, на голое тело накинут старый
халат Рокуэла.
- Может, вы мне скажете, куда это я попал? И что со мной было в
последние три месяца - или уже четыре? Тут что, больница?
Разочарование обрушилось на Рокуэла тяжким ударом. Он трудно глотнул.
- Привет. Я... То есть... Вы что же... вы ничего не помните?
Смит выставил растопыренные пальцы:
- Помню, что позеленел, если вы это имеете в виду. А потом - ничего.
И он взъерошил розовой рукой каштановые волосы - быстрое, сильное
движение того, кто вернулся к жизни и радуется, что вновь живет и дышит.
Рокуэл откачнулся, бессильно прислонился к стене. Потрясенный, спрятал
лицо в ладонях, тряхнул головой, потом, не веря своим глазам, спросил:
- Когда вы вышли из куколки?
- Когда я вышел... откуда?
Рокуэл повел его по коридору в соседнюю комнату, показал на стол.
- Не пойму, о чем вы, - просто, искренне сказал Смит. - Я очнулся в
этой комнате полчаса назад, стою и смотрю - я совсем голый.
- И это все? - обрадованно спросил Макгайр. У него явно полегчало на
душе.
Рокуэл объяснил, откуда взялись остатки скорлупы на столе. Смит
нахмурился.
- Что за нелепость. А вы, собственно, кто такие?
Рокуэл представил их друг другу.
Смит мрачно поглядел на Хартли.
- Сперва, когда я заболел, явились вы, верно? На завод электронного
оборудования. Но это же все глупо. Что за болезнь у меня была?
Каждая мышца в лице Хартли напряглась до отказа.
- Никакая не болезнь. Вы-то разве ничего не знаете?
- Я очутился с незнакомыми людьми в незнакомом санатории. Очнулся голый
в комнате, где какой-то человек спал на раскладушке. Очень хотел есть. Пошел
бродить по санаторию. Дошел до кухни, отыскал еду, поел, услышал какие-то
взволнованные голоса, а теперь мне заявляют, будто я вылупился из куколки.
Как прикажете все это понимать? Кстати, спасибо за халат, за еду и сигареты,
я их взял взаймы. Сперва я просто не хотел вас будить, мистер Рокуэл. Я ведь
не знал, кто вы такой, но видно было, что вы смертельно устали.
- Ну, это пустяки. - Рокуэл отказывался верить горькой очевидности. Все
рушится. С каждым словом Смита недавние надежды рассыпаются, точно разбитая
скорлупа куколки. - А как вы себя чувствуете?
- Отлично. Полон сил. Просто замечательно, если учесть, как долго я
пробыл без сознания.
- Да, прямо замечательно, - сказал Хартли.
- Представляете, каково мне стало, когда я увидел календарь. Стольких
месяцев - бац - как не бывало! Я все гадал, что же со мной делалось столько
времени.
- Мы тоже гадали.
Макгайр засмеялся:
- Да не приставай к нему, Хартли. Просто потому, что ты его
ненавидел...
Смит недоуменно поднял брови:
- Ненавидели? Меня? За что?
- Вот. Вот за что! - Хартли растопырил пальцы. - Ваше проклятое
облучение. Ночь за ночью я сидел около вас в вашей лаборатории. Что мне
теперь с этим делать?
- Тише, Хартли, - вмешался Рокуэл. - Сядь. Успокойся.
- Ничего я не сяду и не успокоюсь! Неужели он вас обоих одурачил? Это
же подделка под человека! Этот розовый молодчик затеял такой страшный обман,
какого еще свет не видал! Если у вас осталось хоть на грош соображения,
убейте этого Смита, пока он не улизнул!
Рокуэл попросил извинить вспышку Хартли. Смит покачал головой:
- Нет, пускай говорит дальше. Что все это значит?
- Ты и сам знаешь! - в ярости заорал Хартли. - Ты лежал тут месяц за
месяцем, подслушивал, строил планы. Меня не проведешь. Рокуэла ты одурачил,
теперь он разочарован. Он ждал, что ты станешь сверхчеловеком. Может, ты и
есть сверхчеловек. Так ли, эдак ли, но ты уже никакой не Смит. Ничего
подобного. Это просто еще одна твоя уловка. Запутываешь нас, чтоб мы не
узнали о тебе правды, чтоб никто ничего не узнал. Ты запросто можешь нас
убить, а стоишь тут и уверяешь, будто ты человек как человек. Так тебе
удобнее. Несколько минут назад ты мог удрать, но тогда у нас остались бы
подозрения. Вот ты и дождался нас, и уверяешь, будто ты просто человек.
- Он и есть просто человек, - жалобно вставил Макгайр.
- Неправда. Он думает не по-людски. Чересчур умен.
- Так испытай его, проверь, какие у него ассоциации, - предложил
Макгайр.
- Он и для этого чересчур умен.
- Тогда все очень просто. Возьмем у него кровь на анализ, прослушаем
сердце, впрыснем сыворотки.
На лице Смита отразилось сомнение.
- Я чувствую себя подопытным кроликом. Разве что вам уж очень хочется.
Все это глупо.
Хартли возмутился. Посмотрел на Рокуэла, сказал:
- Давай шприцы.
Рокуэл достал шприцы. "Может быть, Смит все-таки сверхчеловек, - думал
он. - Его кровь - сверхкровь. Смертельна для микробов. А сердцебиение? А
дыхание? Может быть, Смит - сверхчеловек, но сам этого не знает. Да. Да,
может быть..."
Он взял у Смита кровь, положил стекло под микроскоп. И сник,
ссутулился. Самая обыкновенная кровь. Вводишь в нее микробы - и они погибают
в обычный срок. Она уже не сверхсмертельна для бактерий. И неведомый
икс-раствор исчез. Рокуэл горестно вздохнул. Температура у Смита нормальная.
Пульс тоже. Нервные рефлексы, чувствительность - ни в чем никаких
отклонений.
- Что ж, все в порядке, - негромко сказал Рокуэл.
Хартли повалился в кресло, глаза широко раскрыты, костлявыми руками
стиснул виски.
- Простите, - выдохнул он. - Что-то у меня... ум за разум... верно,
воображение разыгралось. Так тянулись эти месяцы. Ночь за ночью. Стал как
одержимый, страх одолел. Вот и свалял дурака. Простите. Простите. - И
уставился на свои зеленые пальцы. - А что ж будет со мной?
- У меня все прошло, - сказал Смит. - Думаю, и у вас пройдет. Я вам
сочувствую. Но это было не так уж скверно... В сущности, я ничего не помню.
Хартли явно отпустило.
- Но... да, наверно, вы правы. Мало радости, что придется вот так
закостенеть, но тут уж ничего не поделаешь. Потом все пройдет.
Рокуэлу было тошно. Слишком жестоко он обманулся. Так не щадить себя,
так ждать и жаждать нового, неведомого, сгорать от любопытства - и все зря.
Стало быть, вот он каков, человек, что вылупился из куколки? Тот же, что был
прежде. И все надежды, все домыслы напрасны.
Он жадно глотнул воздух, попытался остановить тайный неистовый бег
мысли. Смятение. Сидит перед ним розовощекий, звонкоголосый человек,
спокойно покуривает... просто-напросто человек, который страдал какой-то
накожной болезнью - временно отвердела кожа да еще под действием облучения
разладилась на время внутренняя секреция, - но сейчас он опять человек как
человек, и не более того. А буйное воображение Рокуэла, неистовая фантазия
разыгрались - и все проявления странной болезни сложились в некий желанный
вымысел, в несуществующее совершенство. И вот Рокуэл глубоко потрясен,
взбудоражен и разочарован.
Да, то, что Смит жил без пищи, его необыкновенно защищенная кровь,
крайне низкая температура тела и другие преимущества - все это лишь
проявления странной болезни. Была болезнь, и только. Была - и прошла,
миновала, кончилась и ничего после себя не оставила, кроме хрупких осколков
скорлупы на залитом солнечными лучами столе. Теперь можно будет понаблюдать
за Хартли, если и его болезнь станет развиваться, и потом доложить о новом
недуге врачебному миру.
Но Рокуэла не волновала болезнь. Его волновало совершенство. А
совершенство лопнуло, растрескалось, рассыпалось и сгинуло. Сгинула его
мечта. Сгинул выдуманный сверхчеловек. И теперь ему плевать, пускай хоть
весь свет обрастет жесткой скорлупой, позеленеет, рассыплется, сойдет с ума.
Смит обошел их всех, каждому пожал руку.
- Мне нужно вернуться в Лос-Анджелес. Меня ждет на заводе важная
работа. Пора приступить к своим обязанностям. Жаль, что не могу остаться у
вас подольше. Сами понимаете.
- Вам надо бы остаться и отдохнуть хотя бы несколько дней, - сказал
Рокуэл, горько ему было видеть, как исчезает последняя тень его мечты.
- Нет, спасибо. Впрочем, этак через неделю я к вам загляну, доктор,
обследуете меня еще раз, хотите? Готов даже с годик заглядывать, примерно
раз в месяц, чтоб вы могли меня проверить, ладно?
- Да. Да, Смит. Пожалуйста, приезжайте. Я хотел бы еще потолковать с
вами об этой вашей болезни. Вам повезло, что остались живы.
- Я вас подвезу до Лос-Анджелеса, - весело предложил Макгайр.
- Не беспокойтесь. Я дойду до Туджунги, а там возьму такси. Хочется
пройтись. Давненько я не гулял, погляжу, что это за ощущение.
Рокуэл ссудил ему пару старых башмаков и поношенный костюм.
- Спасибо, доктор. Постараюсь как можно скорей вернуть вам все, что
задолжал.
- Ни гроша вы мне не должны. Было очень интересно.
- Что ж, до свиданья, доктор. Мистер Макгайр. Хартли.
- До свиданья, Смит.
- До свиданья.
Смит пошел по дорожке к старому руслу, дно ручья уже совсем пересохло и
растрескалось под лучами предвечернего солнца. Смит шагал непринужденно,
весело, посвистывал. "Вот мне сейчас не свищется", - устало подумал Рокуэл.
Один раз Смит обернулся, помахал им рукой, потом поднялся на холм и
стал спускаться с другой его стороны к далекому городу.
Рокуэл провожал его глазами - так смотрит малый ребенок, когда его
любимое творение - замок из песка - подмывают и уносят волны моря.
- Не верится, - твердил он снова и снова. - Просто не верится. Все
кончается так быстро, так неожиданно. Я как-то отупел, и внутри пусто.
- А по-моему, все прекрасно! - Макгайр радостно ухмылялся.
Хартли стоял на солнце. Мягко опущены его зеленые руки, и впервые за
все эти месяцы, вдруг понял Рокуэл, совсем спокойно бледное лицо.
- У меня все пройдет, - тихо сказал Хартли. - Все пройдет, я
поправлюсь. Ох, слава богу. Слава богу. Я не сделаюсь чудовищем. Я останусь
самим собой. - Он обернулся к Рокуэлу. - Только запомни, запомни, не дай,
чтоб меня по ошибке похоронили, ведь меня примут за мертвеца. Смотри, не
забудь.
Смит пошел тропинкой, пересекающей сухое русло, и поднялся на холм.
Близился вечер, солнце уже опускалось за дальние синеющие холмы. Проглянули
первые звезды. В нагретом недвижном воздухе пахло водой, пылью, цветущими
вдали апельсиновыми деревьями.
Встрепенулся ветерок. Смит глубоко дышал. И шел все дальше.
А когда отошел настолько, что его уже не могли видеть из санатория,
остановился и замер на месте. Посмотрел на небо.
Бросил недокуренную сигарету, тщательно затоптал. Потом выпрямился во
весь рост - стройный, ладный, - отбросил со лба каштановые пряди, закрыл
глаза, глотнул, свободно свесил руки вдоль тела.
Без малейшего усилия, - только чуть вздохнул теплый воздух вокруг, -
Смит поднялся над землей.
Быстро, беззвучно взмыл он ввысь и вскоре затерялся среди звезд,
устремляясь в космические дали...
Перевела с английского Нора Галь
Автор: Рэй Брэдбери.
Источник.
Ключевые слова: Человек превращение имаго