Бумажные крылья
Утренний туман низко стелился по округе, скрывая под собой ветхие заборы у стареньких домов, сонных собак и пыльную деревенскую растительность, простираясь все дальше в сельские поля, доходя до котлована старого скотомогильника.Антон недобро окинул взглядом утреннюю пастораль родного поселка и, зевая, нехотя поплелся в сени. Уже четвертый год, ежедневно, он вставал в четыре утра, садился на старый велосипед своего покойного деда и совершенно без рабочего энтузиазма вяло крутил педали в сторону городской овощной базы, где к шести часам его ждали груженые фуры и команда грузчиков, членом которой он, собственно, и являлся.
Старый дедовский дом, велосипед, пара футболок и заношенные джинсы — вот и все материальные блага, которыми обзавелся Антон за свои неполные 27 лет. Жизнью он был недоволен, но что-то кардинально изменить в однообразной веренице «дом-работа-дом-пиво» он так и не сподобился. Впрочем, Антона устраивало и это.
На знакомом отрезке пути велосипедист широко открыл рот, стараясь не дышать носом. Проезжать биотермические ямы было сущим мучением. Несмотря на всевозможные запреты, существующие на бумагах, скотомогильник стоял здесь уже несколько десятков лет, невзирая на периодические жалобы населения в местную администрацию.
К окрестной вони жители уже попривыкли, но находиться почти в эпицентре этого жуткого кладбища было совершенно невозможно. Постепенно к вони присоединялась распаляющаяся летняя жара и тучи прожорливого гнуса.
— А-А-АПЧХИ! — здоровенная, с зеленом отливом муха пыталась приземлиться на кончик носа, вызвав жуткий зуд и чихание.
Яростно скребя себя по носу, Антон с трудом удерживал одной рукой непослушный велосипедный руль, но, почуяв ослабшую хватку хозяина, велосипед радостно вильнул передним колесом и устремился в ближайшую яму.
— Твою-ю-ю-ю ж мамашу-у-у-у! — проклятая железяка напоролась на коровий череп и, накренившись, скинула ездока на жирный вонючий чернозем.
— Будьте здоровы! — раздался неподалеку тоненький голосок.
По пологому склону ямы, старательно выбираясь из закопченных костей, поднимался тщедушный мальчуган, замотанный в какие-то тряпки.
— Ты дурак? — вместо благодарности поинтересовался Антон. — Родители твои знают, где ты бродишь? — он-то прекрасно помнил, чем были чреваты их детские походы на скотомогильник.
Но странный ребенок не то чтобы не смутился, а, казалось, очень обрадовался. Выбравшись из ямы, он протянул Антону маленькую ладошку для мужского приветствия, и широкая щербатая улыбка протянулась от уха до уха.
— Привет! — все так же улыбаясь, пискнул мальчуган, когда Антон недоуменно ответил на рукопожатие.
— Нет, ты все же точно дурак! — пробормотал парень, совершенно сбитый с толку.
— Ну все, поехали домой, вот бабушка удивится! — мальчуган как ни в чем не бывало взгромоздился на облезлый багажник многострадального транспортного средства, приглашая Антона сесть за руль.
Первой мыслью было согнать полоумного пацана с велосипеда и продолжить свой путь на работу, но сельская сплоченность со своими соседями изменила его решение. Пацаненок казался ужасно знакомым, только вот чей это был отпрыск, Антон, как ни силился, вспомнить не мог.
— Ладно, юродивый, довезу я тебя, а то не приведи бог, нахватаешься заразы всякой. Где живешь-то? — спросил Антон, обреченно крутя педали в сторону деревни.
За спиной раздалось веселое хихиканье.
— Ты что, не помнишь уже? Поехали, я покажу!
От утренней прохлады уже не осталось и следа, поднимающееся солнце уверенно вступало в свои права, раскаляя и без того вонючие останки крупного рогатого скота. Несмотря на дополнительный груз и распаляющуюся жару, Антон в рекордное время доехал до пункта назначения и довольно невежливо спихнул свой багаж в придорожные лопухи.
— Ну, показывай хату.
Малец покорно побрел вперед по проселочной дороге, а его извозчик плелся сзади, сочиняя на ходу недовольную тираду для родителей блудного отрока.
Подойдя к дому Антона, мальчишка остановился и толкнул рукой трухлявую калитку.
— Всё, пришли! — все так же по-идиотски улыбался ребенок.
— Ты что мне голову морочишь, паразит! — в сердцах рявкнул Антон.
Улыбка слетела с лица мальчишки.
— Да здесь же! — прошептал он трясущимися губами и заревел.
— Здесь я живу, придурь! — все еще злился обитатель дома, но слезы маленького дурачка заставили его сбавить децибелы.
— Я знаю! — завыл «придурь» и плюхнулся на завалинку. — Я же зна-а-а-ю! Ты же — это я, разве ты меня не узнал?
У Антона уже чесались руки взгреть полоумного, но расправу прервал тихий, но властный голос:
— Не заходите в дом!
К ним подходил широкоплечий кряжистый дед, выставив впереди себя сцепленные в замок руки. Подойдя вплотную к рыдающему мальчику, мужчина резко расцепил пальцы и с силой схватил его за грудки.
— Явился? — зло процедил старик и с размаху залепил мальцу смачный подзатыльник, да так, что тот кубарем свалился с завалинки.
— Фома! Совсем ополоумел, что творишь-то! А ну вали отседа! — напустился Антон на сумасшедшего старика.
То, что дед Фома был полностью «поехавшим», знала вся деревня. Но сельский люд все же не гнушался ходить к нему за помощью, знали, что занимается старик делами нечистыми, с потусторонним миром дружбу водит, так говаривали деревенские жители. Жил Фома один, а летом принимал на себя обязанности по присмотру за неугомонным внуком Иваном, с которым Антон вёл крепкую детскую дружбу почти до самого совершеннолетия. Потом дороги их разошлись, товарищ влился в компанию городских неформалов, обзавелся новыми друзьями и увлечениями, да и перестал приезжать в деревню.
Старик насмешливо смотрел Антона, щуря белесые слезящиеся глаза.
— Что, забыл уже? Да-а-а, забыл, забыл совсем ты, охламон негодяйский.
— Что это я забыл?
— Забыл, как на могильник с Ванькой лазили, забыл, как плетей я вам раздавал, забыл, что книгу мою попортили, мерзавцы. Забыл? Забыл-забыл-забыл!
— Ничего я не забыл, хорош кудахтать-то уже! При чем тут это? Я пацана привез, только не помню, чей он, какого лешего ты его лупцуешь?
Фома схватился за артритные колени и глухо захохотал.
— Вот и пришло времечко, вот и пришло, охо-хо-хо, дожил, а боялся ведь, боялся, что не дотяну. А он не помнит, хо-хо-хо, ничегошеньки не помнит, мелочь пузатая.
Но Антон помнил. Помнил, как почти пятнадцать лет назад, ранним утром, задыхаясь от быстрого бега, ворвался к нему в комнату лучший друг и торопливо вынул из кармана вырванные страницы одной из дедовских книг. В те времена пацаны делились мечтами о своем будущем. Часто их беседы начинались словами «а вот когда я вырасту» и продолжались до самой ночи. Были в их мечтах и военные подвиги, и полеты в космос, и лихие гонки на лучших автомобилях мира. Потому и возбужденно трясся Иван, размахивая клочками бумаги перед носом Антона, на которых был подробно изложен магический ритуал, обещающий изменить время и увидеть себя в будущем.
Нашли их глубокой ночью на скотомогильнике.
Ритуал был проведен со всем тщанием. Место, «где насильственной смертью упокоился сонм живых душ», искать не пришлось, оно всегда было рядом. В одной из ям был разведен костер «на телах», как и требовала инструкция. Неумело натирался костный порошок, чертились замысловатые знаки на пропитанной животным жиром земле, звучали странные слова, обращенные к неизвестным звездам. И крылья. Большие бумажные крылья, аккуратно вырезанные из бумаги-миллиметровки, которыми надо было взмахнуть после окончания всех манипуляций над ритуальным костром.
Пламя завыло, будто в печной трубе, и, выбросив струю крупных искр, мгновенно исчезло вместе с опаленной бумагой.
И тогда пришел страх. Объял он бесстрашные мальчишеские души, не побоявшиеся придти на скотомогильник глухой ночью, и завладел ими с такой силой, что не было возможности ни пошевелиться, ни позвать на помощь. И никогда не забудут они тот рассвет, когда выносили их сельчане из этого страшного места, немых и обездвиженных.
Фома продолжал безумно хохотать, но не сводил глаз с Антона, внимательно следя за каждым его движением.
— Подошли ко мне, оба! — внезапно рявкнул умалишенный, неожиданно перестав смеяться.
Мальчик робко сделал шаг к Фоме, но был притянут за воротник назад к завалинке. Антон начинал злиться — слишком много придурков для одного утра.
— Я сказал, сюда подошли! Оба! — зарычал старик, и произошло невероятное.
Ноги сами собой сдвинулись с места и, нелепо виляя, понесли Антона в сторону звереющего деда. Парень пытался отклонить корпус, подогнуть колени или просто рухнуть на землю, но обмякшее тело совершенно не поддавалось командам хозяина.
— А теперь за-а-а-а мной, ша-а-а-агом марш! — довольно оскалился дед и захромал в сторону своей избы. За ними молча трусила утренняя находка.
Впустив свою марионетку и заплаканного мальчика на заросший сорняками огород, Фома сел прямо на траву, жестом приглашая спутников разместиться рядом.
Антон снова стал чувствовать свои конечности и, опасаясь снова рассердить сумасшедшего колдуна, торопливо уселся в высокий бурьян.
— Теперь ты летаешь, — внезапно заявил Фома.
— Куда? — несчастно простонал Артем, отгоняя от себя желание прибить старика на месте и броситься бежать.
— Не куда, а где. Здесь ты летаешь, в деревне. На своих бумажных крыльях. Ты и здесь, ты и там, всё, как вы с Ванькой и наворотили.
Антон молчал — старик мог свести с ума кого угодно. Поняв, что собеседник в полной прострации, Фома начал сначала:
— Тогда вы всё сделали правильно. И очень меня удивили. И время пришло. Этот мальчишка — это и есть ты. Натворили вы дел. Теперь в деревне два времени, твое и его. Ваше. Твое, — старик задумался, не зная, как точно охарактеризовать происходящее. — Там, где ты будешь с мальцом, будешь видеть всё, что видит он. И наоборот. Почти как во времени вернешься, только не совсем. Бабку свою увидишь. А она тебя нет. И ты, мелкий, понимаешь, о чем я?
Не дождавшись ответа, Фома продолжил:
— Парите вы теперь между «тогда» и «сейчас». Заблудились. А еще таких же странников можете увидеть, только не советую я с ними разговоры разговаривать. Это совсем заблудшие, покойные уже. А вы живые. Пока. До ночи вам продержаться надо, пока полная луна не ушла, готовился я к этому, буду глупость вашу исправлять. Спасибо должны сказать, что дожил я, приготовился, ждал.
Но Антоны не торопились благодарить старика.
— Ты теперь моряк? — восторженно спросил Антон-младший, восхищенно глядя на линялую тельняшку старшего.
— Н-н-нет, — с опозданием ответил парень, рассматривая мальчика, будто увидел впервые.
Конечно же, как он мог забыть! Эти растянутые спортивные штаны, эта дедовская старая рубашка, сидевшая на мальчишке, как мешок… Белобрысые патлы, выцветшие на солнце. Маленький шрамик у подбородка. Поверить было невозможно, но перед Антоном стояло его живое воплощение пятнадцатилетней давности.
Фома что-то говорил и говорил, но его уже никто не слушал. Каждый Антон старательно вглядывался друг в друга в попытках найти хоть какое-то несоответствие и принять россказни деда за дурацкий розыгрыш, сгенерированный сумасшедшим мозгом старого маразматика.
— Если чо, людЯм скажешь, что племянник из города приехал. Двоюродный. Ну, или что-то в этом роде. Удачи вам там, пороси.
Фома зевнул и, не тратя время на прощание, побрел к избе.
Посидев еще немного в бурьяне, Антоны побрели по сельской улице, не переставая глазеть друг на друга.
— А я большой стану! — наконец, полностью удовлетворенный осмотром, выдохнул мальчик.
— Да нормальный я… А ты долго в яме был?
Младший сморщил нос, что означало глубокую задумчивость.
— Да не знаю, я заснул. А утром ты. Вот и всё. А ты в армии был?
— Э-э-э… нет…
Моряк, военный летчик, снайпер и разведчик ушли в минус.
— А машина у тебя какая? — продолжал допытываться маленький Антон.
— Да нет у меня машины! — уже раздраженно фыркнул парень. Разговор начал его утомлять. Он стал понимать, что скоро станет глубочайшим разочарованием для себя самого. Тем более, что вслед за армейскими профессиями ушли в глубокий минус и гонщик с дальнобойщиком.
— А кто ты? — дернул за мизинец маленький собеседник.
— Я-то… ну я это… бизнесмен! — соврал Антон. И ему было ужасно стыдно.
— А кто это?
— Ну, я овощи продаю, — продолжал неуклюже врать старший.
— Продавец, что ли? Как девчонка! — мальчик вздохнул и грустно побрел к дому, обгоняя красного, как рак, Антона.
В доме горел свет. И это пугало.
Осторожно войдя в сени, Антон ощутил давно забытый запах бабушкиной стряпни. А в дверном проеме стояла и сама бабушка, укоризненно глядя на маленького внука.
— Ба! Не ругайся! — хитрый пацан подскочил к призрачной женщине и звонко чмокнул её в щеку. Ну, естественно, как еще можно было обезоружить бабушку, как не проявлением своей любви.
Недовольно ворча, уже давным-давно покойная женщина прошла мимо замершего Антона и начала набирать в подол картошку, бубня под нос тираду о несносности её внука и совершенно не замечая стоящего рядом молодого человека.
Крадучись, Антон-старший прошел через кухню и робко сел в кресло перед телевизором. Воровато оглянувшись, он нажал на кнопку допотопного советского устройства. Погудев секунд тридцать, черно-белый монстр показал счастливые лица актеров рекламы прохладительного напитка.
Мальчик вплотную приблизился к телевизору, восхищенно глядя на роликовые коньки, в которых резво рассекала молодежь поколения Пепси.
— А ты так можешь? — не отрывая взгляд от экрана, выдохнул мальчуган.
— Не могу! — уныло донеслось из кресла.
Находиться в доме было сущим мученьем. До боли привычные потертые обои вновь обретали краски, на стене появлялись незамысловатые картины и фотографии, бережно уложенные в самодельные рамочки. С кухни тянуло божественным бабушкиным гуляшом, а на окнах то появлялись, то исчезали ситцевые занавески в крупную ромашку. Обстановка в доме постоянно менялась, являя взорам двух Антонов непрерывную метаморфозу. Если мальчик принимал эту жуткую ситуацию как игру и следствие увлекательного колдовства, то для повзрослевшего Антона это было сущей пыткой. Забившись в глубины кресла, он полностью смирился с той мыслью, что находится сейчас где-нибудь за 46-м километром, в палате областной психиатрической больницы, сидя где-то в углу палаты для буйнопомешанных и обильно пуская слюни.
Но первым не выдержал мальчик. Вернувшись из кухни с куском соленого хлеба, он приблизился к креслу, сосредоточенно жуя добычу.
— Ты или не скрипи, или пойдем погуляем. Ба думает, что у нас привидения. Ты как скрипнешь, так она креститься и молиться начинает.
— Да… Да, точно, Тоха, пойдем гулять, — встрепенулся в кресле Антон, сожалея, что такая простая мысль раньше не пришла ему в голову. Ну конечно, они пойдут в лес, там мало что изменилось, да и в сумерках ничего не будет видно. А Тошке скажет, что они в походе… Ну, или как-то так.
Вечерний лес выглядел успокаивающе. Еще до темноты Антон провел любопытный эксперимент, измеряя расстояние от него до беззаботного мальчишки, при котором окружающий мир остается в привычном своем виде. Метров двадцать хватало для того, чтобы пенек оставался пеньком, а не раскидистым деревом, и чтобы недалекое старое пожарище перестало казаться Антону старшему густой чащей, в которую не осмеливался лазить ни один мальчишка в селе.
О Ведьминой Чаще болтали разное. О висельниках, висящих на каждом суку, об озерке сразу за чащей, в котором водились болотные упыри, о нечисти среди мха и коряг. Весь фольклор села был так или иначе основан на происшествиях в этом участке леса. Вот только два года назад выгорела чаща до уголечков, поглотив стихией трех сельских мужиков, и стала теперь называться Ведьминым Пепелищем.
Не выдержав значительной удаленности, на которую его отправил страдающий Антон, мальчик осторожно подошел к парню.
— Мне страшно! — доверительно зашептал он. — Ночь скоро, а ночью с Ведьминой Чащи упыри выходят. А бабушка крестики над дверьми свечкой рисует, туда ни один упырь не зайдет. Может, домой, а?
— Мы, Тоха, с тобой сами, считай, призраки, забыл? Через пару часов к Фоме пойдем, подож…
Антон осекся, чувствуя шевеление где-то за спиной.
— Не надо к Фоме! — раздался тонкий, но сердитый голос.
Из-за ствола, криво улыбаясь, вышел мальчишка чуть выше младшего Антона. Сплетя за спиной руки, он неприязненно рассматривал облезлые кроссовки и потертые джинсы старшего.
— Ванька! И ты тут! — Тоша радостно кинулся к другу.
Сдержанно и с достоинством Иван протянул руку товарищу. Кровавые разводы на ладонях матово отливали в последних лучах заходящего солнца.
Поймав испуганный взгляд ровесника, Иван невозмутимо вытер руку о штанину и снова протянул ладонь для рукопожатия.
— Отойди, мелкий, отойди от него! — зашипел кто-то в кустах. Из листвы показался ствол охотничьего ружья, а следом вышел и сам Фома, сжимая в побелевших руках оружие.
— У него нет крыльев, он давно тут, совсем с ума сошел, — продолжал шипеть старик. — Ванька умер у прошлом годе, зарезали Ванятку… А кто зарезал, так и не нашли. Так и не там искали! — дуло дробовика в упор смотрело на ухмыляющегося ребенка.
— А ты думал, я мечтал стать пьяным клоуном? — парировал Иван. — Ты думал, что об этом мы мечтали? Правда, Тоша?
Мелко-мелко затряслась белобрысая голова — Тоша разделял возмущение друга.
Холодея всем нутром, Антон схватился за голову. Его лучший друг был убит еще год назад. И, если он правильно понял Фому, сделал это он сам. В детском обличье. И теперь, если Фома ничего не предпримет, его ждет та же участь. Он не оправдал свои же ожидания. Обманутое и разочарованное детство смотрело на него уже с недетской ненавистью.
— Да, я убил себя взрослого! — с вызовом крикнул Иван в темноту. — Но теперь я начну всё сначала! Теперь я знаю, что делать! Тоша, ты со мной? Ты со мной, друг? Ты ведь не хочешь стать этим? — дрожащие от гнева пальцы указывали на съежившуюся фигуру в старой тельняшке.
— Не хочу… — прошептал мальчик и взял за руку сумасшедшего друга.
Новость отредактировал Sunbeam - 16-07-2015, 12:49
Ключевые слова: Крылья ритуал смерть авторская история