Чу, дай ха! Часть 2
Наконец, на Чадахане оказались «типовой» чум и прямоугольная, видавшая виды палатка, понизу натянутая на короб из досок. Так ставят палатки оленеводы и охотники на долгих стоянках. Из торчащей над палаткой лёгкой жестяной трубы вился дымок. В ней-то круглый год и жила, редко появляясь на людях, Екатерина Мартыновна Данилова. Егор Петрович осторожно постучал по коробу; совсем высохшая человеческая рука откинула полог, едва прикрывавший вход в палатку.
Екатерина Мартыновна выходила, сильно сгорбившись, опираясь на суковатую палку. Выйдя, она не на много разогнула спину. Годы сильно изуродовали эту женщину, её фигура мало походила на человеческую. Широкоскулое лицо женщины перепахали такие глубокие морщиня, что узкие глаза её, на которых сидели очки с треснувшими стеклами, трудно было рассмотреть. Если бы сказали, что Екатерине Мартыновне не сто, а триста лет, то никто не удивился бы и этому. Она была в измятом ситцевом долгополом платье и накинутой на плечи старенькой вязаной кофточке, ноги были обуты в обычные таёжные «шлёпанцы» – обрезанные ближе к подошве старые резиновые сапоги.
Егор Петрович принялся что-то объяснять Екатерине Мартыновне, наклонившись к самому её уху. Она, как я понял, была почти глухой. Речь, скорей всего, шла обо мне: оленевод время от времени показывал глазами в мою сторону.
Пока мы чистили рыбу и готовились к ужину, сумерки сгустились. Но сквозь деревья ещё отсвечивала стена жёлтых каменных «плитняков» – безмолвных сторожей древности, стоявших на противоположной стороне речушки. Верхних камней ещё касались лучи заходящего солнца.
Как только золотистые блики на скалах пропали – надвинулась кромешная темнота. Но костёр у нас уже горел вовсю. Его кромку мы утыкали обструганными палочками с нанизанными на них хариусами. С металлического треножника, «тагана», свешивался кипящий чугунок с кусками мяса. Когда олени вышли из тайги, одного забил Егор Петрович для себя и родственников.
Но где же спать? Егор Петрович, словно подслушав мои мысли, направился к избушке, под которой в свете костра угадывались контуры покрытых брезентом нарт, на которых (а не в избушке!) и был сложен инвентарь оленевода. Через минуту он принёс невыделанные оленьи шкуры, вроде двух больших негнущихся блинов, и прислонил их к дереву.
- Вот вам и постель...
О том, что на оленьих шкурах можно спать и в снегу, я уже знал. Но вот комары... Эти рыжие твари оставляли в покое только днём, да и то если не находишься в тени. Мысленно уже смирившись со своей участью, я вдруг обнаружил невероятное: комары как раз нас и не тревожили. При свете костра виделось, как масса их копошится в начавшей схватываться росой стерне, но не... взлетает. Какая-то сила придавила их к земле.
Наконец, чтобы завести разговор и отвлечься, спросил:
- Егор Петрович, как по-вашему, куда пропал Марк Кочергинский?
Егор Петрович наклонился к Екатерине Мартыновне, и они стали о чём-то переговариваться на непонятном языке. Старушка часто кивала головой; черты её лица постепенно становились осмысленными и твёрдыми. Беседующие вроде бы чуть поспорили между собой. Наконец Егор Петрович сказал:
- Кочергинского убил медведь. Судьба такая. Приехал, стало быть, с дурными целями...
Вдруг громко заговорила Екатерина Мартыновна:
- Чужой был человек, нехороший. Тайга таких не принимает!
Помолчали...
Останки Кочергинского случайно нашли через одиннадцать лет, в 1982-ом, под ворохом сгнившего хвороста. Был ли это Кочергинский, сомневаться не пришлось: в сумке-планшете оказались полуистлевшие документы, та самая карта и пистолет.
Его действительно убил медведь. Спелеолог неосторожно приблизился к свежей куче веток, под которой медведь спрятал задранного оленя.
Этот зверь предпочитает слегка протухшее мясо. Медведь, охраняя добычу, как правило, находится где-то поблизости; приближаться к его «консервам» очень опасно.
Всё произошло, по-видимому, сразу после выхода Кочергинского на маршрут. Поэтому не могли обнаружить ни следов от его костров, ни пустых консервных банок.
Может быть, на момент гибели в его термосе даже оставался горячий чай из нельканской столовой. Труп зверь спрятал рядом, тоже под кучей веток, но не съел: что-то медведя спугнуло, и он «откочевал»...
- Егор Петрович, спросите у Екатерины Мартыновны про меня. Вернусь ли я сюда?
Они наклонились друг к другу. Спустя минуту, Архипов ответил:
- Ей надо подумать. Утром скажет.
Егор Петрович вдруг впервые за все наше знакомство обратился ко мне на «ты», но при этом по имени-отчеству:
- Однако, Олег Михайлович, пора дровишек в костер подкинуть. Прогуляйся-ка.
В голосе его опять послышался знакомый мне юморок.
Я поднялся с чурки, на которой сидел, и сделал несколько шагов в том направлении, где у нас лежали заготовленные с вечера дрова, но пришлось остановиться: в кромешной темноте ничего не было видно.
Наконец глаза немного пообвыкли, стали видны контуры крыши чудо-избушки на фоне звёздного неба. Затем мой взгляд скользнул в сторону чума. Тут-то мне пришлось застыть на месте от увиденного.
У входа в чум лицом, обращённым в нашу сторону, стояла... женщина в белом... Сначала пришла в голову мысль, что я рассматриваю негатив в виде большого листа проявленной фотоплёнки.
После «негатива» вторая мысль была о том, что я всё-таки слегка пьян, и мне это только кажется. Поэтому, пятясь спиной, я быстро ретировался назад, не захватив, само собой, дров.
- Так где же дровишки? – спросил Егор Петрович.
- Там у чума кто-то стоит, – немного справившись с собой, оправдался я.
- Ну и что? – спокойно возразил Егор Петрович. – Это наша Мать. Раз к тебе вышла, значит, ты свой. Что-то, верно, хочет сказать.
Надо не прятаться, а подойти к ней, разжать пальцы, потом поднять вверх руки и спросить «Чу?». Только ответит не она. Внутри чума должен послышатся звук «ма» такой, неприятный. Если тихий, будет маленькая неприятность, а громкий – большая беда.
- Что же, Мать только о беде вещает?
- Да нет. Если послышится звук «ха» – к добру вышла.
- А кому к ней надо подойти?
- Тебе, однако. К тебе же вышла...
- ?!
Наступило затянувшееся молчание. Екатерину Мартыновну сморило, и она, как будто, сидя, спала, опираясь на клюку. Пререкаться было глупо. Успокоившись и подпитавшись невозмутимостью присутствующих здесь людей, я удалился от костра и снова оказался в темноте.
Женщина-призрак «стояла» всё там же, только чуть оторвалась от земли и приподнялась к острию чума. Я медленно приблизился к женщине на расстояние около трёх метров.
Собственно, какие-либо детали внутри контура-призрака трудно было рассмотреть. Неясно было, где кончаются «волосы» и где начинаются складки «одежды».
Глаза у женщины были закрыты, но, вообще, особенности черт лица её рассмотреть было невозможно. Ясным было только то, что лицо было не круглое, а сильно вытянутое.
Надо было со всем этим быстрее покончить. Наконец, собравшись с духом, я медленно, как научил Егор Петрович, разжал пальцы, поднял их вверх и тихо сказал:
- Чу?
Но получилось всё равно громко. Показалось, что кто-то рядом выстрелил. Я весь застыл и напрягся, боясь пошевелиться. Скоро в чуме послышалось сильно удлиненное, но вполне отчётливое «ха»! После этого мой «негатив» медленно растворился в перекрестии жердей над чумом и исчез. Вместе с ним куда-то пропали все мои страхи.
Захватил дров, оживил ими костёр и тут почувствовал, что смертельно хочу спать. Устроившись на одной оленьей шкуре, укрылся другой и больше ничего в ту ночь не видел, не слышал и не чувствовал.
За утренним чаем набрался решимости разговорить немногословного Егора Петровича:
- «Чу», «ма», «ха»... Что значат эти слова?
- В старину это место называлось не Чадахан, а Чудайха. Это как бы просьба. Дескать, чу, дай ха! Значит, силу, добро, благословение.
Чадаханы есть и в других местах.
Егор Петрович допивал свой чай. Он торопился к оленям, и с последним глотком этот интересный разговор прервался. Мне оставалось только от всей души его за всё поблагодарить. Он, в свою очередь, заметил, что надо, наоборот, меня благодарить.
- А меня-то за что? – удивился я.
- Да есть за что...
И после некоторого раздумья вдруг добавил:
- А ты знаешь, сколько главврач в нельканской больнице берёт с женщины за аборт? Две соболиных шкурки. А должен делать бесплатно. У тебя работа тоже немалой грамоты требует, а ты за фото на паспорт берёшь семьдесят копеек, да и то всегда краснеешь.
Но если бы ты запросил по соболиной шкурке, то народ бы понёс – куда ему деваться? Так что всегда рады, приезжай к нам снова в любое время. Просто так, в гости...
Тут подошла Екатерина Мартыновна и сказала, обращаясь ко мне:
- Ты вернёшься и не раз. Сначала далеко улетишь. Учиться. Трудно тебе будет. Скоро наступит время больших перемен, и ты часто будешь нас вспоминать.
Когда совсем старый станешь, последний раз сюда пешком придёшь. Мы уже тогда, однако, в другой мир уйдём...
Егор Петрович принялся доставать из рюкзака и укладывать в палатку привезённые им хлеб и консервы. Я помог ему и увидел палатку изнутри. Справа – на досках, застеленных оленьими шкурами, была устроена постель старой женщины. Головой она лежала к выходу.
Не поднимаясь с постели, жительница палатки могла дотянуться рукой до дверцы жестяной печки, чтобы время от времени подбрасывать в неё дрова.
Для меня наступил важный миг: разрешат ли фотографировать Чадахан? Но Егор Петрович не возражал. Небольшой запас фотоплёнки у меня ещё оставался, и я сразу же приступил к съёмке.
Справившись с ней, я как величайшую драгоценность тщательно упаковал отснятый материал. Хозяин уже направился к лодке. Я вспомнил, что Екатерину Мартыновну надо снять на паспорт.
Подвёл старушку к палатке и посадил рядом. Выбеленная на солнце и морозе палатка была подходящим фоном для фото на паспорт. Нажал на кнопку затвора и тоже засобирался в обратный путь.
Пройдя несколько десятков метров по направлению к речке, я оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на избушку. Но было поздно – она уже спряталась за деревьями...
Екатерина Мартыновна вышла следом, проводить. Взревел лодочный мотор; разом исчезли и неподвижно стоящая над песчаным обрывчиком старушка, и контуры елей Чадахана. На этот раз мы двигались вниз по течению речки, потому и без того лёгкий бег алюминиевой лодки ускорился...
Я сидел в носу лодки и размышлял о том, что до знакомства с Егором Петровичем воображал себе встречу с Джугджуром, как какой-нибудь пошлый турист: аборигены, диковинки, сувениры... Всё оказалось совсем, совсем не так.
С отрогов Джугджура я вывез свою душу, повергнутую в трепет соприкосновением с потаённым...
Автор - Олег Гусев.
Отрывок из книги "Белый Конь Апокалипсиса".
Новость отредактировал LjoljaBastet - 22-06-2016, 06:31
Ключевые слова: Лес старушка призрак пророчество