Расплата
Таня надела белый больничный халат и сменила обувь. Пакет с продуктами был не особенно велик, так как у бабушки уже давно был плохой аппетит. Она привычно пересекла больничный холл, где проходили свидания ходячих больных, и поднялась на третий этаж, где была палата бабушки. Открыв дверь, она остановилась в удивлении: обычно в палате было пусто, но не сегодня. У кровати на стуле сидел спиной к ней мужчина, одетый в белый халат, такой же, как у Тани, из-под него виднелась ряса. С другой стороны кровати стояли две подружки бабушки, ее землячки по селу, из которого она была родом. Услышав скрип двери, священник обернулся, он был довольно молод, но крест на груди у него был золотой. Фаина Петровна и Валентина Сергеевна, подружки бабушки, тут же представили ей неожиданного посетителя. Это был отец Лев, настоятель храма во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца, или, как храм называли в народе, Николы Вешнего, что в Старом городе. Татьяна удивилась причуде бабушки, которая, по ее мнению, никогда не была особенно религиозной, но, учитывая возраст, а ей уже было около 100, вернее сказать, 99 лет, и тяжелую болезнь, которая мучила ее уже почти два года, Таня посчитала это оправданным. Когда она, наконец, освободила пакет с продуктами и расцеловалась с бабушкой, отец Лев продолжил беседу, которую она прервала своим появлением.- Итак, Ваша правнучка на месте, что Вы хотели рассказать нам, Тамара Васильевна?
- Хотела, отец ты мой, исповедоваться в тяжких грехах.
- Попросить всех выйти?
- Нет, пусть остаются, пусть слушают, пусть будет мне стыдно вдвойне за мои грехи, чтобы на том свете Господь помиловал меня.
- Ну что же тогда слушаю Вас, Тамара Васильевна.
- Случилось это давно, году в 20, али 21 – не помню уже точно. Помню, что зной был неслыханный и невиданный. Господь карал нас за наши грехи, а мы пели и плясали, не понимая того, что ждет Господь нашего вразумления. Было мне в ту пору годков 17, невеста была на выданье. Петь любила уж очень, и танцевать, никто на селе не мог меня перетанцевать. Ходил ко мне в ту пору Ваньку Кучерявый, так звали на селе за кудрявые волосы, сына председателя коммуны. Парень он был видный, весь в отца – рукастый и головастый. Работник хоть куда, все в селе прочили ему большой путь. Но мне было всего 17 и мне было все равно, что говорили о нем, главное, что он смотрел на меня и делал все, что бы я у него не попросила. То лето стало роковым для меня и нашего села. В него приехали два человека, без которых мы могли бы и дальше жить, эти люди – Сара Розенблюм и ейный муженек, парень местный – Коля Кожин. Про Кожиных у нас в селе ходили всякие нехорошие слухи. Такие же, как и об их соседке, Дарье Чупровой, которую за глаза называли ведьмой. Оба этих «деятеля» приехали из областного центра для того, чтобы устанавливать власть советов. Первым делом они превратили коммуну в колхоз и принялись агитировать сельчан вступать в колхоз. Первыми в колхоз записались горлопаны и лентяи: те, кто не хотел трудиться на своих полях, а желал получать все на дармовщинку. При отце Ваньки Кудряваго в коммуне дела шли неплохо, там работали люди не за страх, а за совесть, было их мало, но каждый дело свое знал. После создания колхоза на основе коммуны в колхозе дела пошли хуже некуда, отца Вани сместили и выбрали на его место горького пропойцу и лентяя Семена Тараканова. Фамилия евоная была така странна оттого, что в доме у них, кроме эйтих зверей, ничего живого от роду не водилось. Родители мои не одобряли порядков, которые наводили Николай и Сара, но я была молода и хотела свободы и равенства. Коля соглашался со мной и вскоре мы сделались лучшими друзьями молодых Кожиных.
Однажды, после очередного «заседания», которое обязательно сопровождалось обильными возлияниями за Ленина и революцию, Коля предложил ударить по главному врагу революции в нашем селе, главному вредителю и контрреволюционеру – по попу Нестору. Для начала Коля съездил с Иваном в райцентр и заручился поддержкой районного начальства. В назначенный день к нам в село прикатила подвода с красноармейцами, которые и арестовали отца Нестора за контрреволюционную деятельность. После того как его увезли, мы вчетвером решили, что в ближайшее время устроим ударный субботник с привлечением широких общественных масс по уборке бывшего здания церкви с тем, чтобы там устроить клуб. Накануне дня субботника мне приснился сон. Во сне я была в камере, где сидел отец Нестор. Он погрозил мне пальцем и сказал, что слышал о том, что я с комсомольской ячейкой вознамерилась сделать. И если завтра я переступлю порог дома Божьего для кощунства, гнев Божий низведен будет на меня и мое потомство до седьмого колена. Я проснулась в страхе. Но утром, когда за мной зашел мой ненаглядный Ванюша, все происшедшее показалось мне просто дурным сном.
Субботник прошел на ура. Собралось почти все молодое население села, мы выносили иконы со стен и иконостаса, несколько крепких парней во главе с Колей ломали иконостас. К полудню перед храмом высилась гора из икон и остатков иконостаса, престола и жертвенника, поповских одежд и книг, многие из комсомольцев принесли из дома свои семейные иконы и Библии. На самом верху, венчая эту гору, стояла икона Спасителя, снятая с Горнего места. Когда все было собрано, Николай произнес речь на тему «Религия – опиум для народа». К тому времени у храма собрались и пожилые жители села. Один из стариков громко сказал, что Господь накажет грешников за их богохульство и кощунство. В ответ мой Иван достал наган, который подарил ему Николай, и дважды выстрелил в икону Спасителя, попав прямо в оба глаза на лике.
– Ну, где ваш бог? - спросил Иван и сам ответил. - Нет его.
Комсомольцы аплодировали, а старые люди качали головами. Сара Розенблюм поднесла импровизированный факел к собранной горе, и вскоре уже полыхал настоящий костер. Горело долго, молодежь до позднего вечера не расходилась по домам. Играли в игры, пели песни, в общем, гуляли. Только у меня сжималось сердце, когда я смотрела на этот костер, и все мне чудился в пламене отец Нестор, грозящий мне пальцем.
Через сорок дней, когда все было готово к открытию сельского клуба, в здание бывшего храма попала молния, и он сгорел дотла, вместе с ним сгорело все имущество клуба. Ребята пытались потушить, но безуспешно, при тушении пожара пострадали глаза у моего Ивана. У него начала развиваться глаукома. Приехавшая молодая фельдшерица Мария дала нам направление в город, и мы с Иваном уехали. Незадолго до нас уехали в город Коля Кожин и Сара Розенблюм, оставив матери двоих своих деток.
В городе Ивану пришлось долго лежать в больнице, за это время я устроилась на работу и после выписки Ивана из больницы мы остались жить в городе. Это спасло нас на какое-то время от гнева Божия. Вскоре село наше сгорело дотла. В чем дело – никто так и не разобрался. Даже похоронить было некого из родных, такой огонь полыхал в селе. А еще через какое-то время сгинули в застенках НКВД и Коля Кожин с Сарой Розенблюм. Слыхала я, что припомнили ему и клуб сгоревший, и дальнего родственника: известного купца-миллионера, Матвея Скоробогатова.
Началась война, как инвалида по зрению мужа моего не взяли на фронт, но и здесь в тылу хватало работы. Меня, как имеющую образование и опыт партийной работы выбрали секретарем цеховой ячейки парторганизации на заводе, который стал оборонным. Работала я за двоих, меня вскоре заметили и повысили в должности – я стала секретарем парткома всего завода. Одновременно я стала начальником цеха. Вскоре война подошла близко к городу, нас эвакуировали на Урал. Муж, который поехал со мной, вскоре умер от быстро прогрессировавшей глаукомы. Незадолго до смерти, чтобы хоть как-то успокоить невыносимую боль, ему удалили оба глаза. Перед смертью он держал меня за руки и шептал, что видит человека в черном, который держит у себя в руках его глаза, и просил не отдавать его ему. На месте я обнаружила, что нахожусь в положении. Через девять месяцев я родила твоего деда, Танюша, моего мальчика Нестора, я назвала его так в честь покойного отца Нестора, хотя для всех окружающих в честь Каландарашвили, пытаясь, таким образом, хоть как-то заглушить голос совести, который нет-нет, да просыпался во мне и напоминал о той давней уже истории.
Дальше все было хорошо. Мой мальчик вырос, выбрал себе стезю военного. Я не возражала, к тому времени я уже была первым заместителем директора завода-гиганта, партийная моя карьера так же складывалась удачно, я была бессменным депутатом Верховных съездов КПСС, вторым секретарем Обкома партии, курировала вопросы тяжелой промышленности. После окончания военного училища, мой мальчик встретил свою любовь – твою бабушку, Танюша, – незабвенную мою невестку Глашу. Скоро у них родился сын, мой внук, твой отец, Танюша, назвали его Иваном, в честь деда. Прошло несколько лет, родилась внучка у меня, Тамарой назвали, в мою честь. Я помогла сыну купить машину, через нее он и нашел свою погибель. В тот день у меня был день рождения, Иван в то время тяжело болел и лежал в больнице. А Нестора с Глашей я упросила приехать ко мне, хоть на пару часов, посидеть, отметить праздник и Тамарочку предложила взять с собой. Обещали через час быть, а встретилась с сыном я через три часа в больнице, куда привезли его умирать после страшной автомобильной аварии. У грузовика отказало управление, и он на полном ходу врезался в автомобиль сына. Глаша и Томочка скончались на месте, а Нестор, кровиночка моя, еще пожил немного. Осколками стекла ему выкололо глаза, ему было очень больно.
На этом месте у Тамары Васильевны полились слезы, запикала аппаратура и прибежала медсестра, которая попросила удалиться всех. Но Тамара Васильевна настояла, чтобы все остались. Она постепенно успокоилась и продолжила свой рассказ-исповедь.
- Снова сидела я у смертного одра и держала за руку своего сына, как держала когда-то своего мужа. А Нестор стонал от боли, и вдруг говорит мне: «Мама, ты видишь этот свет?» Я ему: «Какой свет?» А сама-то и забыла, что он без глаз у меня. А он снова мне: «Неужели ты не видишь этот свет?» А через минуту спрашивает у кого-то: вы, дескать, кто? Потом рассмеялся и говорит: «Нет, меня в честь Нестора Каландарашвили назвали». Я у него спрашиваю, мол, ты с кем говоришь, сынок, а он мне: «Тут стоит дедушка, такой странный, в балахон одетый и говорит, что ты меня в его честь назвала Нестором». Сердце у меня так и рвануло, упала я на пол, а когда привели меня в чувство, сыночек мой уже отошел в мир иной. Черным светом застило мне глаза горе, но оставался у меня внук мой Ванюша, стала растить внучонка.
Иван как окончил школу, пошел по стопам отца: стал военным. Женился, мама твоя, Танюша, стала мне доброй невесткой. Вот только время настало другое. Армия наша стала никому не нужна, характер у Ивана был весь дедовский, прямой, лукавить не умел и не хотел. В общем, вскоре потерял он работу, стал пить. Чем дальше, тем больше. Маша, жена, терпеть не стала, ушла от него. Этого внук не стерпел, однажды подкараулил ее в подворотне, и что там случилось – известно одному Богу, только убил он свою ненаглядную, а сам сел в тюрьму. Правнучку, а ей было тогда пять лет, взяла я к себе. Вскоре на зоне сошел он с ума и в припадке сумасшествия выколол себе глаза. В тот день, когда сообщили мне об этом, я поседела с горя. Перевели его в психиатрическую больницу. Долго мне не давали с ним видеться, но однажды разрешили приехать, повидаться с ним. Он лежал в кровати, похудевший, истаявший. Я сидела рядом и держала его за руку, как когда-то держала за руку его деда и отца. От нахлынувших воспоминаний я заплакала беззвучно, чтобы не тревожить его, но слезинка скатилась по щеке и попала ему на руку. Ваня попросил меня не плакать и рассказать ему кто такой священник Нестор, который приходит к нему по ночам, и почему он спрашивает его об иконе без глаз. Сердце у меня захолонуло, ничего не сказала я Ивану. Быстро попрощалась и ушла, решила, что обдумаю все, не спеша, и на следующей встрече расскажу ему об отце Несторе. Но человек предполагает, а Бог располагает. Не суждено было нам с ним встретиться. Вскоре после нашего свидания отошел к Богу мой внучок, так и не узнав ничего из того, что я рассказала вам.
После смерти внука стала я заходить иногда в храм, помолиться, попросить у Бога прощения за все мои грехи, но главное за тот мой страшный грех. Правнучку вырастила, выдала замуж, но когда узнала, как зовут зятя моего будущего, холодок пробежал у меня по коже. Имя у него было редкое, даже по нонешним временам, Нестор. Но совсем плохо стало мне, когда узнала я, что у Нестора нашего врачи обнаружили глаукому, такую же, как у моего мужа Ивана. Взвыла я на весь белый свет, помрачилась рассудком, света белого не хотела видеть. И вот однажды, когда я лежала на кровати и бесконечно корила себя за свои грехи, услышала вдруг голос у изголовья кровати. «Что же ты, свет Васильевна, так убиваешься? Али не предупреждал я тебя, что за грехи твои с семи колен твоих спросит Господь?» Я обомлела, услышав этот голос, обернулась и ахнула: отец Нестор стоял у моей кровати и смотрел на меня своими кроткими и любящими глазами. Вскочила я с кровати, упала в ноги к старцу, хотела обхватить его ноги своими руками, но не смогла ими пошевелить. А отец Нестор качал своей головой и говорил: «Нет, доченька, не обнять тебе меня, посмотри на свои руки – по локоть они в крови». Я глянула на свои руки, а они по локоть в крови, а кровь-то черная, запекшаяся. Горше прежнего зарыдала я и просила у батюшки простить меня и помиловать правнучку мою и мужа ейного. Долго я плакала и молила батюшку, а он все качал головой и вздыхал. Наконец проняло его горе мое неизбывное, и сказал он мне строго, что должна я вернуть в храм икону Спасителя, что подобрала и спрятала тогда в сарае под полом и если сделаю все как надо, простит меня Господь.
На следующее же утро поехала я в село родное. Расстроилось оно, разрослось, но место, где стоял наш дом, нашла я без труда. При помощи местных мужиков раскопала я то место, где стоял когда-то на сарай, и нашла в земле икону Спасителя с простреленными глазами. В тот страшный день, когда все уже почти разошлись, я решила пошевелить угли палкой и когда рухнули прогоревшие доски, предстала предо мной икона Спасителя, как новехонькая, только вместо глаз были дырки и слезы кровавые струйками текли с них. Ужаснулась я тогда, но не осмелилась никого крикнуть, а воспользовавшись тем, что все были поддатые, выхватила из углей икону и, завернув в свой платок, побежала домой. Дома, после недолгих размышлений, спрятала ее под пол в сарае. Так как храма в селе нашем так и не было, привезла я икону в Николин храм, но постыдилась отдавать из рук в руки, оставила на крыльце.
Тут Тамару Васильевну прервал отец Лев.
- Так это Вы подбросили нам ослепшую икону? А мы-то все дивились, икона в хорошем качестве, а такие страшные дефекты. Долго думали, гадали, а затем отдали на реставрацию, и сейчас она у нас как новенькая. Только следы красной краски удалить не смогли с иконы. Так они и остались как следы кровавых слез.
Через три дня, причастившись Святых Христовых Тайн и примирившись с Богом и людьми, отошла в мир иной раба Божья Тамара. В тот же день в храме Николы Вешнего случилось чудо. С иконы Спасителя, что хранилась в правом приделе храма, сами собой исчезли следы кровавых слез, и она засияла как новая, источая дивный аромат. Все вокруг удивлялись чуду, и только отец Лев знал, кому они обязаны этим. Еще одно чудо осталось неизвестным прихожанам, но стало известно отцу Льву от Татьяны, правнучки Тамары Васильевны. Через сорок дней после смерти прабабушки, муж Татьяны, Нестор, готовился к очередной операции на глазах, но при повторном анализе выявилась ремиссия, а через полгода произошло полное выздоровление глаз. А еще через год отец Лев крестил в храме маленькую рабу Божию Тамару…
Ключевые слова: Икона исповедь село храм смерть глаза авторская история избранное